Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Если говорить не о чем, Иван Васильевич вздыхает долго и тяжко и потом, не в силах справиться с потребностью что-нибудь сказать, произносит многозначительно:

— Да-а!..

Народ на складе не задерживается. Даже заведующие сменились: двое за один год. Старожилами были бухгалтер, кладовщик да учетчица Клава, которую ничто не интересовало, кроме танцев и мальчиков. (Она даже на работу, перед свиданиями, приходила в бигудях.) А мальчики, по свидетельству Ивана Васильевича, менялись каждые полгода.

Формально Клава подчиняется Ивану Васильевичу. Но задачи у них разные и взаимопонимания, в общем, нет. Временами между ними разгорается настоящая война, в которой нет, однако, ни победителей, ни побежденных. Клава вечно дерзит, называет старшего бухгалтера выжившим из ума стариком. А Иван Васильевич переживает и платит ей тем же. Во всяком случае, в ее отсутствие не упускает возможности сказать, сокрушенно качая головой:

— Вот она, молодежь нынешняя, пошла… Вертихвостка.

На лесоскладе известно какая работа: то нет ничего, а пришел эшелон — все трудятся до седьмого пота. Растут, как горы, бревна пахучего сосняка, осиновые горбыли, березовый тес.

Иван Васильевич обычно наблюдает за всей этой суетой из окна и с осуждающим видом покачивает головой:

— Вот-вот-вот… говорим о научной организации труда. А где она, эта организация?

— Вышли бы сами да покомандовали, коли все понимаете, — бросает Клава.

— А некоторым, между прочим, я советую помолчать, — величественно произносит Иван Васильевич, и чувствуется, он очень доволен, что последнее слово остается за ним, и он приложит все силы для того, чтобы так было и впредь.

Гошка слушает и старается представить, так ли важно Бородкович разговаривает дома в присутствии Натальи Петровны Малаховой, Людмилы, Катеньки. Мысли об этом семействе неотступно следуют за ним, с той далекой новогодней ночи, когда Наталья Петровна привела его, всеми забытого, в свой дом; он увидел елку в сиянии огней, праздновал праздник вместе со всеми детьми, а на другой день проснулся в чистой кровати и в чистой рубашке.

И он всю жизнь старается забыть тот случай, потому что воспоминания о нем щемящей болью отзываются в душе. Появляется желание забыться, выпить и, вновь очнувшись, с легкой прохладцей смотреть людям в глаза.

Всегда, во всяком случае часто, проходит незамеченным одно из удивительных явлений в жизни. Не успеешь оглянуться, а перед тобой — взрослый. Не мальчик, не юноша, глядящий с победоносным видом, не девочка, трепещущая в ожидании счастья, а совершенно другой, взрослый человек со сложившейся судьбой. Кажется, все было рядом, многое можно было бы подправить, помочь. Но уже поздно.

К тому времени, когда Гошка встретился и заговорил с Людмилой, он знал о ней многое. По крайней мере, все, что могла донести окрестная молва. И то, что он узнал, удивило его своей заурядностью.

Муж Людмилы, высокий чернявый парень, — Гошка смутно помнил его — избаловался с девчонками в первый же год после женитьбы, потом завербовался куда-то на три года. Но срок давно истек. Людмила будто бы ездила к нему, да уж, видно, ничего нельзя было склеить. Так и вернулась ни с чем. Ни жена, ни невеста.

До сих пор, вспоминая эту историю, соседи — делать им нечего — качают головами, хотя минуло дважды по три года.

Уже давно в женщине с темными прямыми волосами и усталыми глазами не разглядеть той бойкой своенравной девчонки, с которой приключилась беда. Да и впрямь, как говорят старухи соседки, уж беда ли это? Муж, какого она выбрала, не приведи господь — видный из себя, красивый. Сегодня на уме одна девка, завтра другая. Такой муж в доме хуже пожара.

А Людмила? Хоть и одна, а высшее образование имеет. Степень защитила. Денег куры не клюют. Что еще надо? Только вот мужа никак не найдет. Уж сегодня она в одном шарфе, завтра в другом, и сапожки и шапочки под стать. Только вот главного нету — задора, прежней уверенности. И ничем не прикрыть усталости, застывшей на лице, и печали в глазах.

— А… — встретила она его улыбкой, когда он все же подошел и поздоровался. И улыбка ясно выражала, что случайная встреча отнюдь не доставила ей радости. — Это ты? Когда вернулся? Как жил? Что поделываешь?

И Гошка, взволнованный ее видом, воспоминаниями, вдруг почувствовал пустоту и неодолимый дерзостный холодок.

— Да ничего, — сказал он. — Землю копаю, доски гружу. Между прочим, под руководством твоего отчима. Занятный он человек. Словом, вкалываю и ни о чем не жалею. Живопись? Какая, к черту, живопись! Думать о ней забыл. Время, потраченное на учебу, считаю потерянным.

Улыбка застыла на его лице. Людмила с удивлением и неприязнью наблюдала, как от злости стягивается, худеет его лицо, сухим блеском загораются глаза. Люди, проходившие мимо, обращали на них внимание, и Людмила чувствовала себя неловко.

Сзади подбежала и обняла Катя. Едва поздоровавшись, она начала по привычке очаровывать Гошку, сказала мельком несколько комплиментов, закончила насмешкой и исчезла. Людмила знала наизусть эту систему, но Гошка тут же пал жертвой, несколько минут обалдело хлопал глазами и смотрел ей вслед.

— Неужели, — произнес он наконец, — эта девушка и есть та самая сестренка, которую ты водила в первый класс? Будучи сама…

— Да, — сказала Людмила.

— Невероятно, — сказал Гошка. — А Наталья Петровна как? Держится?

— По-моему, она не меняется, сколько я знаю, — сказала Людмила.

— Передай поклон, — сказал он, — если помнит. Когда-то захаживал к вам, набирался уму-разуму. Да, видно, мало!.. Это к слову пришлось. Скажи, что всем доволен, представь в лучшем виде. Она меня как-то крепко выручила. А если подумать, наберется не один раз. Да мало ли было нас, таких…

— Что же, шалость какая-нибудь? — торопливо сказала Людмила, надеясь закончить разговор.

— Хуже! — ответил Гошка, не заметив торопливости и оживляясь. — Новую школу помнишь? На другой день после новоселья меня с Валькой Потаповым исключили за потасовку в классе. А мой отец, всем известно, тяжелым был на руку. Перед лицом общей опасности ушли мы с Потаповым из школы закадычными друзьями, но домой я неделю не заявлялся. Жил то на чужих сеновалах, то у приятелей. Отцу хоть и безразлична была моя учеба — сам только четыре класса имел и меня после пятого стал называть «ученым», — а спуску не давал. «Ну что, ученый, — обычно говорил он, — начнем разбираться?» Вот тогда Наталья Петровна и взялась уладить дело. Отец встретил пьяный, с топором. Думал, что я. Но Наталью Петровну не так легко запугать. У нее ведь жизнь… сама знаешь… И стреляли в нее, и угрожали. Недавно один вернулся, который стрелял. Говорили, будто подкулачник из деревни Ясенки.