Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

— Мне жаль вас, — был ответ.

Она с решительностью откланялась.

Нельзя сказать, чтобы Поленька не пробовала остановиться. Не раз она отказывалась от дальнейшей борьбы, откладывала неотложные дела, связанные с продвижением жалоб. Но, откладывая и отказываясь, она словно останавливалась на бегу и переводила дух, боясь признаться себе, что жизнь пуста.

Обиды вспыхивали вновь.

Промаявшись и не найдя поддержки у Подзоровой, Поленька обратилась в суд. И тяжба, которую она так ждала, затянулась на несколько лет. Уже не дочь, не Служба, а хождение по адвокатам и прокурорам, писание жалоб составляли главный интерес в ее жизни.

Если бы кто-то предположил, а тем более вслух высказался, будто все эти хождения и тяжбы доставляют Поленьке удовольствие, она бы страшно возмутилась. В действительности хлопоты требовали массу времени, сил, нервов. Но она уже не представляла себе, как можно обойтись без них и ограничить свою жизнь обычными домашними и служебными заботами.

Оттого ли, что хождения по судам наложили отпечаток на характер, но Поленька стала иначе улыбаться, а потом и вовсе перестала изображать приветливость, рассудив, что к делу это не относится. Люди тоже перестали приветливо улыбаться при встрече с ней, как улыбались и радовались раньше.

В глазах нового начальника уже не вспыхивали искорки при виде своей секретарши, он стал раздражителен и ворчлив. Но Поленька противопоставила этому безукоризненную четкость в работе и осталась на месте.

Однажды она встретила Павлика. Сутулясь он шел по другой стороне улицы. Видел ее, она ясно чувствовала, но не поздоровался. И Поленька вдруг с облегчением обнаружила, что отпустила наконец сжимавшая ее годами тоска. И она могла спокойно глядеть на Павлика и ни о чем не жалеть. Раньше казалось, что сожаление будет вечно с ней, и теперь, освободившись от него, она почувствовала радость и легкость.

За эти годы Павлик умирал дважды — сдавало сердце. Однако характера у него хватало, чтобы ее не замечать. Поленька старалась отплатить тем же и думала, что это ей удается. Иногда хотелось просто человеческого общения, но Павлик и этим не удостаивал ее. Тогда мстительные чувства вырывались на простор, и Поленька говорила себе, что должна быть крепка и решительна, обязана доказать свою правоту. А вся правота заключалась для нее в желании досадить Павлику, сделать так, чтобы он дрогнул, заколебался, увидел бы, как она сильна и самостоятельна.

Несмотря на то что Подзорова лично препятствовала ее судебным делам, Поленьке удалось добиться, чтобы начали рассматривать вопрос о сарае. Ей посоветовали взять адвоката. В качестве свидетеля она вызвала Надюшку, которая училась к тому времени в медицинском техникуме. Вначале разговор у юриста складывался хорошо. Поленька долго рассуждала о достоинстве и правах, ей удалось произвести впечатление и вызвать у себя самые неподдельные слезы. Все испортила Надюшка. Когда адвокат спросил ее о чем-то, дочь изменилась в лице и, поднявшись с места, крикнула:

— Как не стыдно, мама!

После этого выкрика процесс расстроился. Веское слово сказала и Подзорова. Говорила она больше о Павлике. Поленька не представляла, что можно так расписать человека, превознести геройство, как будто он только вернулся с войны, честность, благородство, — чего она только не нашла. После ее выступления Поленька поняла, что возражать бесполезно и ждать нечего.

Надюшка вышла из суда рыдая и уехала не попрощавшись. А главное, прокурор после беседы с Подзоровой переменил свое мнение. Он работал еще пять лет, и, пока его не перевели с повышением в другое место, ход для Поленькиного дела был закрыт.

Назначение нового прокурора она встретила с радостью. Знала, что подействуют те же самые слова о глумлении над правами и человеческим достоинством. Явившись на прием, долго говорила о том, как она несчастна и одинока. Прокурор извлек запыленное дело, и оно сдвинулось.

В горсовете Подзорова уже не работала, другие люди пришли ей на смену. Когда новый прокурор пожелал видеть Зою Васильевну, Поленька не удивилась. Ее враги постепенно уходили со своих постов и становились не страшны. Встретив Подзорову на станции, Поленька передала ей приглашение прокурора, скрывая всеми силами мстительное чувство торжества.

Возвращалась домой спокойная, умиротворенная. Был на исходе август. Березы начали терять потихоньку листву, но еще и в зелени и в небе ощущалось буйство летней поры. Поленька шла по улице к дому, размышляла о своей удаче, улыбалась знакомым. Улыбка должна была свидетельствовать о полном благополучии ее личных дел и общественного положения. Незнакомых же людей она разглядывала с таким видом, словно хотела угадать, а что у них с личным и общественным.

При подходе к дому ощущение превосходства и торжества, которое зародилось от встречи с прокурором, от его слов, от его синих внимательных глаз, как-то само собой истончилось, истаяло. Она взглянула на дом неприязненно, коротко, как привыкла смотреть в последнее время, и быстро отвела глаза, чтобы избавиться от тяжелого чувства. Дом ее пугал. Некогда смолистые янтарные бревна потемнели. На чердаке, превращенном в комнату для дачников, горела тусклая лампочка, несмотря на солнечный свет и распахнутые окна.

Отворив калитку, Поленька заглянула в почтовый ящик и пошарила пальцем по острому краешку, вытаскивая газеты, ища письма.

Впрочем, теперь писем не было, приходили только счета. И все же, увидев в почтовом ящике голубой квадратик бумаги, она вздрогнула, сладостное волнующее ожидание охватило ее и продолжалось еще немного, даже когда она поняла, что это новый счет.

Отомкнув ключом дверь, вошла в дом. Упершись ладонью, с треском раскрыла окно, оглядела участок и приземистый соседний дом, отнявший у нее первого мужа и единственную дочь. Представила мысленно, как скоро забегают его обитатели, как будут говорить по всей улице, что Поленька добилась своего. Она решила помочь прокурору и отыскать старый разграничительный план участка, который был утвержден сразу после войны, но потерян в архивах. У нее оставалась копия. План следовало бы показать в том случае, если он подтверждал ее правоту. Она перебрала все документы, но не нашла. Разглядывая старые бумаги и фотографии, задумалась.

Крик за окном вывел ее из оцепенения. Вдоль забора пробежала Фрося. Без слов, по одному тому, как она бежала, зажав платок в руке, Поленька поняла, что случилось неожиданное. Подумала, что у Павлика, может быть, опять сердечный приступ, который пройдет, как проходили прежние; а ей дела нет. По крайней мере, от этой заботы она освобождена.

К вечеру, когда стало известно, что у Павлика третий инфаркт, что он лежит в реанимации, пришло беспокойство. Поленька не была в реанимации, но представила распростертое, опутанное проводами тело на оцинкованном столе, и ей стало страшно. Она не могла объяснить, откуда взялся страх, пыталась прогнать, освободиться от него, но он возвращался вновь, терзая ее каким-то тягостным раскаяньем, хотя она спрашивала себя: за что? за что? И не могла ни в чем себя упрекнуть.