Томас Гарди - Дом англичанина. Сборник

Впрочем, только ли англичанин? Любой человек. Но у англичан с их традиционным разделением существования на личное и общественное (для себя — и для других), разделением, наложившимся на национальный характер, это, конечно, приобретает особое значение. Англичанин при доме что улитка при раковине, а без него так же уязвим и беззащитен. Вероятно, поэтому от новеллы к новелле многообразие домов, их обитателей, гостей и случайных посетителей складывается в панораму жизни целого общества на протяжении едва ли не столетия — от середины прошлого века до середины нынешнего. Так под пером мастеров проявляется свойство этой литературной формы, о которой точно сказал английский прозаик послевоенной поры Уильям Сэнсом: «Рассказ должен пробуждать эхо. При всем аскетизме художественного пространства он обязан выходить за его границы. Это малый жанр, но его „емкости“ не должно быть пределов».

Их и нет — вернее, они есть, но жанр действительно вбирает в себя очень многое. Скажем, в «Трех незнакомцах» Харди английская деревня первой половины XIX века представлена характерными и со вкусом выписанными типами пастуха, а скуповатой хозяюшки, и деревенского плотника, и приходского пономаря, и владельца молочной фермы, и парня-батрака, и мальчонки-музыканта, и перезрелого жениха, он же по совместительству и констебль. Тут и обстоятельный зачин, и развернутый пейзаж, и опись убранства в пастушеском доме, и картинки обычаев, с которыми связаны образы «доброй старой Англии», и все это приправлено теплым диккенсовским юмором в передаче немудреных мыслей персонажей, их жестов и речей, не лишенных забавного косноязычия в минуты напряжения интеллектуальных способностей: «Видите ли, сэр, — сказал констебль, — это и есть тот самый, кого мы искали, а все ж таки он не тот, кого мы искали; потому что этот вот, кого мы искали, это не тот, кто нам нужен, — уж не знаю, понятно ли вам, сэр, я ведь говорю попросту…» Но контраст между уютом у очага и непогодой за стенами с самого начала намекает на более глубокие и несовместимые крайности жизни, в которой, как узнает читатель, за кражу овцы голодного бедняка ждет петля. Юмор у Харди омрачен холодным дыханием рока, воплотившим вселенские неблагополучие и несправедливость.

«Харчевня двух ведьм» Конрада — увлекательная художественная вылазка в европейскую историю, по в придачу еще и исследование слепого ужаса, помрачающего рассудок, — одно из самых впечатляющих в английской литературе — и гротеск на тему несоразмерности цели и средств, и притча о жестокости тупой алчности, и размышление о сцеплении причин и следствий, именуемом случайностью, и пророческое (новелла написана в 1913 г.) видение близкой бойни первой мировой войны: «Древнее как мир дьявольское искусство хитроумных изобретений живо и поныне. Взять хотя бы телефон, отнимающий последние крохи душевного покоя, или пулеметы, в мгновение ока лишающие жизни. У любой подслеповатой ведьмы сегодня хватит сил нажать на спуск и, не теряя времени даром, уложить сотню двадцатилетних мужчин».

Блистательный Киплинг приподымает завесу таинственного и мистического, за которой сокрыта от европейца потаенная Индия, чтобы приобщить читателя к чужой самобытной культуре с ее системой святынь и понятиями о низменном, недоступными поверхностному любопытствующему взгляду; но поистине необычная прогулка его героя приводит последнего к философским откровениям о достоинстве и слабости человеческой, о путях жизни и смерти, о различии между свободой и несвободой. Метафизическая эта проблематика, однако, впрямую сопрягается с социальной реальностью «жемчужины Британской короны», как порой образно именовали Индию, через характер бывшего правительственного чиновника из местных, Ганга Даса, олицетворяющего британский снобизм (смесь заискивания перед высшим начальством с презрением к подчиненным), пересаженный на колониальную почву. Фигура выморочна, карикатурна и в то же время по-своему трагична, отмечена печатью порабощенного духа.

Незамысловатая, казалось бы, хроника духовно-телесного возрождения усталой женщины и маленького мальчика под лучами средиземноморского солнца — рассказ Д. Г. Лоуренса — постепенно обнаруживает несколько глубинных слоев. Новелла начинается как художественная иллюстрация к заветной и весьма спорной концепции автора об извечном поединке мужского и женского начала: «А в жизни обоих силовые заряды — его и ее — были враждебны. Подобно двум работающим вразнобой двигателям, они разносили друг друга вдрызг». Но тонкая пластика рисунка в передаче самодовлеющей и раскованной жизни человеческого тела, этого вместилища души, переводит рассказ в иное измерение и превращает в многоступенчатую сюжетную метафору единства всего живого. Дом человека — вселенная, камин в этом доме — Солнце, а падежный фундамент — Земля, материнское лоно, жизнетворящая тьма. Писатель находит удивительные образы, по-земному плотные и весомые и одновременно изысканно витиеватые, прихотливые, барочные, чтобы донести до читателя свое восприятие вечно длящейся мистерии мироздания, в котором каждой вещи определено достойное место. Кипарис, допустим, не просто дерево и не простое дерево: «Он стоял, словно страж, обозревающий море, или низкая серебристая свеча, чье громадное пламя темнело на фоне света: то земля возносила ввысь гордое пламя своего мрака». Нравственный идеал Лоуренс упрямо искал в воссоединении человека и мира, в возврате к гармоничному существованию в природной среде. Сегодня, в эпоху НТР и экологических кризисов, этому идеалу при всем его наивном руссоизме нельзя отказать в привлекательности, как не откажешь и самому писателю в последовательности, с какой он клеймил хищную, алчную цивилизацию, разоряющую землю, уродующую тела и души, оскверняющую чистые истоки жизни. «Личико его очистится от напряжения, порожденного цивилизацией», — сказано в новелле о ребенке, и этим сказано все.

Анекдотическое происшествие, типично английская комедия положений с легким привкусом абсурда («Субботний вечер» О. Хаксли) становится для автора отправной точкой для развития темы убого-благородной нищеты. Тема набирает звучание, в многоголосие вплетаются и натужный лепет юного героя-заики, и остервенелое рычание сцепившихся псов, и щебет двух богатых дамочек, и профессионально вульгарная речь проститутки. Из какофонии эмоций, действий и звуков понемногу проступает абрис послевоенного английского общества с его полюсами богатства и бедности, увеселениями «золотой молодежи» и тщетными усилиями соблюсти хотя бы видимость достатка. Комедия на глазах перерождается в социальную драму, где герою, как он понимает, отведена малопочтенная роль: «…обошлись с ним так, словно он не человек, а просто какой-то инструмент, который нанимаешь, когда понадобятся его услуги, а когда заплачено, больше о нем не думаешь». (О законе «инструмента» как основе межличностных отношений в иерархическом обществе писали многие английские авторы; великолепный художественный анализ этого социально-психологического феномена дал Л. П. Хартли в романах, переведенных на русский язык. [3] Хартли Л. П. Посредник. По найму. — М., Худож. лит., 1986. ) На самом же обобщенном уровне прорезается и вбирает в себя все остальные вечная тема мировой литературы — конфликт мечты и действительности: «Дальнейшее в воображении Питера расплылось в розовом тумане и наконец перешло в привычную мечту о дочери пэра, благородной вдове и одинокой сиротке, только на сей раз все происходило с двумя богинями, чьи лица виделись ему живо и явственно…» Грезы молодого клерка навеяны расхожими стереотипами «изящной жизни», но и действительность в своей гнусной пошлости под стать этим грезам, так что конфликт он переживает не менее остро, чем герой романтической поры.

Читать дальше