Чарльз Диккенс - Том 15. Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим. Роман (Главы I - XXIX)

Мистер Омер кивнул головой и потер подбородок.

— То-то и оно… Да к тому же у нее почти ничего нет, а одеваться она умеет лучше, чем те, у кого уйма денег, а это кому может нравиться? А вдобавок она, как говорят, немного капризна, скажу даже больше — я тоже думаю, что она капризна, сама не знает, чего хочет… немного, знаете ли, избалована… не может сразу взять себя в руки… Вот и все, что о ней говорят… Правда, Минни?

— Правда, отец… Кажется, это все.

— Она поступила на место — компаньонкой к какой-то леди,— продолжал мистер Омер,— а у той характер был тяжелый, они не поладили, и она ушла. В конце концов она попала к нам в ученицы на три года. Вот уже скоро два года, как она у нас, и другой такой девушки не сыскать. Она одна стоит шестерых. Минни, стоит она шестерых?

— Стоит, отец. Никто не может сказать, что я на нее наговариваю.

— Правильно. Итак, юный джентльмен,— закончил мистер Омер, снова потерев подбородок,— на этом я закончу, а не то вам покажется, что, мол, человек с одышкой, а болтает без передышки.

Говоря об Эмли, они понижали голос, и я не сомневался, что она находится где-то поблизости. На мой вопрос, так ли это, мистер Омер утвердительно кивнул и посмотрел на дверь соседней комнаты. Я поспешно спросил, можно ли туда заглянуть; получив разрешение, я подошел к стеклянной двери и увидел ее — она сидела за работой. Я увидел ее — и она была прелестна, малютка с ясными голубыми глазами; когда-то эти глаза заглянули в мое детское сердце, а теперь, улыбаясь, она смотрела на игравшего рядом с ней второго малыша Минни. Да, в ее открытом лице было своеволие, которое заставляло верить тому, что я услышал о ней, таилось в нем и капризное упрямство былых времен, но ничто в этом прекрасном лице не предвещало ей,— я уверен,— иного будущего, кроме счастливой, добропорядочной жизни.

Стук доносился со двора, стук, который, казалось, никогда не прекращался… Увы! Этот стук никогда не прекращается… Тихий непрестанный стук…

— Что же вы не входите, сэр? Входите и поговорите с ней, сэр. Будьте как дома,— сказал мистер Омер.

Застенчивость помешала мне войти — я боялся смутить ее, да и сам боялся смутиться. Я ограничился тем, что узнал, в котором часу она уходит по вечерам, чтобы приноровить к этому часу наш визит. Затем я покинул мистера Омера, его хорошенькую дочку и малышей и отправился к моей милой старой Пегготи.

Она была дома; в кухоньке с кафельным полом она готовила обед! Как только я постучался, она открыла дверь и спросила, кого мне угодно. Улыбаясь, я глядел на нее, но она не ответила мне улыбкой. Я писал ей постоянно, но вот уже семь лет, как мы не виделись.

— Дома мистер Баркис, сударыня? — спросил я, стараясь говорить басом.

— Он дома, сэр, но лежит в постели, у него ревматизм,— отвечала Пегготи.

— Он ездит теперь в Бландерстон? — спросил я.

— Когда здоров, ездит,— ответила она.

— А вы, миссис Баркис, ездите туда?

Она пристально на меня посмотрела, и я заметил, как дрогнули у нее руки.

— Видите ли, я хотел бы узнать об одном тамошнем доме… Его называют… как… его… Грачевник.

Она отступила на шаг и нерешительно, в испуге сделала такой жест, будто собиралась меня оттолкнуть.

— Пегготи! — воскликнул я.

Она закричала:

— Мой родной!

И тут мы оба разрыдались и бросились друг к другу в объятия.

Чего только она не вытворяла! Как смеялась, как плакала надо мной! С какой гордостью и радостью глядела на меня и как грустила, что я, который мог бы быть ее гордостью и радостью, так давно не был в ее объятиях! У меня не хватает духу все это описать… Нет, я не боялся казаться ребенком, отвечая ей на ее чувства. Ни разу в жизни я так безудержно не смеялся и не плакал — даже у нее на груди — как в то утро.

— Баркис будет очень рад, и это принесет ему больше пользы, чем целые пинты мазей,— говорила она, вытирая глаза передником.— Можно сказать ему, что вы здесь? Вы подниметесь наверх поглядеть на него, мой дорогой?

Разумеется, я был готов подняться. Но Пегготи никак не удавалось покинуть комнату; только она доходила до двери, как оглядывалась назад и бросалась ко мне, чтобы снова и снова обнять меня, посмеяться от радости и всплакнуть. В конце концов мне пришлось прийти к ней на помощь и подняться вместо с ней наверх. Там я подождал минутку, пока она предупредила мистера Баркиса, а затем вошел к больному.

Он встретил меня с восторгом. Жестокий ревматизм мешал ему обменяться со мной рукопожатием, и он попросил меня пожать кисточку на его ночном колпаке, что я сделал от всей души. Когда я сел рядом с ним на кровати, он объявил мне, что ему кажется, будто он снова везет меня в Бландерстон, и это доставляет ему огромное удовольствие. Он лежал передо мной на спине, закутанный одеялами до самой шеи, и, казалось, у него была только голова, как у херувимов на картинах; никогда мне не приходилось видеть более странного зрелища.

— Какое имя я написал тогда на повозке, сэр? — спросил мистер Баркис, и слабая болезненная улыбка появилась на его лице.

— А помните ли вы, мистер Баркис, какие мы вели об этом серьезные разговоры?

— И я долго не отступался от этой мысли, сэр?

— О да! Долго,— подтвердил я.

— Ну, так вот — я об этом не жалею,— сказал мистер Баркис.— Помните, как вы мне сказали, что она умеет печь яблочные пироги и стряпает все что угодно?

— Очень хорошо помню?

— Что правда то правда.— Мистер Баркис качнул своим ночным колпаком, ибо только так мог он выразить свои чувства.— Уж это верней верного.

И мистер Баркис поглядел на меня так, как будто ждал подтверждения своих умозаключений, сделанных во время болезни; я это подтвердил.

— Уж это верней верного,— повторил мистер Баркис.— Такой бедняк, как я, доходит до этого, когда он лежит больной. Я очень беден, сэр.

— Мне грустно это слышать, мистер Баркис.

— Да, я очень беден,— повторил мистер Баркис.

Тут он с большими усилиями выпростал правую руку из-под одеяла; после ряда безуспешных попыток он схватил, наконец, палку, прислоненную к его кровати. Затем он стал толкать этой палкой сундучок, край которого виднелся из-под кровати, причем лицо его выражало крайнее беспокойство. Наконец он задвинул сундучок и успокоился.

— Старое платье,— сказал мистер Баркис.

— Вот как!

— Хотелось бы мне, чтобы это были деньги,— сообщил мистер Баркис.

— И мне бы хотелось,— сказал я.

— Но там их нет! — заявил мистер Баркис и широко раскрыл глаза.

Я сказал, что совершенно в этом не сомневаюсь, и мистер Баркис, взглянув на жену поласковей, сказал:

— К. П. Баркис самая подходящая и самая лучшая из женщин! Как ни хвалить К. П. Баркис, а все будет мало. Сегодня, моя милая, ты могла бы устроить обед для гостей. Дала бы чего-нибудь вкусного поесть и попить, а?