Чарльз Диккенс - Том 15. Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим. Роман (Главы I - XXIX)

— Трэдлс! — шепнул я.— Мистер Микобер никому не хочет зла. Но на вашем месте я бы ему, бедняге, ничего не давал взаймы.

— Дорогой Копперфилд, да у меня ведь нет ничего! — улыбаясь, ответил Трэдлс.

— Но у вас есть имя,— сказал я.

— О! Так вот что вы имеете в виду...— задумчиво сказал Трэдлс.

— Конечно.

— Так, так… Верно. Благодарю, Копперфилд, но… боюсь, что я уже дал его взаймы…

— Для векселя, который является выгодным помещением капитала?

— Нет,— ответил Трэдлс.— Не для этого векселя. О нем я услыхал сейчас впервые. Должно быть, по дороге домой он предложит мне подписать его. Но я дал для другого дела.

— Как бы чего худого не вышло,— сказал я.

— Думаю, не выйдет. Надеюсь на это, потому что на днях мистер Микобер сказал, что у него есть обеспечение. Так и сказал: «есть обеспечение».

Тут мистер Микобер посмотрел на нас, и я едва успел еще раз предостеречь Трэдлса. Тот поблагодарил и спустился с лестницы. Но, увидев, как благодушно он несет пакет с чепчиком и предлагает руку миссис Микобер, я почувствовал сильнейшее опасение, что его все-таки поволокут на биржу.

Я вернулся к камину и стал размышлять о характере мистера Микобера и наших отношениях; думал я о нем то серьезно, то посмеиваясь, как вдруг услышал шаги — кто-то быстро поднимался по лестнице. Сперва у меня мелькнула мысль, не вернулся ли Трэдлс за какой-нибудь вещью, забытой миссис Микобер, но шаги приближались, и я их узнал и почувствовал, как забилось у меня сердце и кровь прилила к голове. Это был Стирфорт.

Я никогда не забывал Агнес, она всегда пребывала в святая святых моего сердца — да будет мне позволено так выразиться — и обитала там с первого дня нашего знакомства. Но когда вошел Стирфорт и протянул мне руку, тень, лежавшая на нем, исчезла, и засиял свет, и мне стало очень стыдно, что я сомневался в том, кого так искренне люблю. Агнес я любил не меньше, по-прежнему я почитал ее благословением моей жизни, моим кротким ангелом-хранителем; я упрекал не ее, а себя за то, что был несправедлив к Стирфорту, и готов был искупить свою вину, но не знал, как это сделать.

— Маргаритка, старина, да вы ошалели! — захохотал Стирфорт, крепко потряс мне руку и затем шутливо оттолкнул ее.— Снова после пирушки? Я застиг вас врасплох, сибарит? Таких кутил, как эти парни из Докторс-Коммонс, во всем Лондоне не сыскать. Куда нам до них, благонравным оксфордцам!

Опускаясь против меня на диван, который недавно находился в распоряжении миссис Микобер, он весело осматривал комнату, а потом начал ворошить уголь в камине.

— Я так растерялся, что даже не поздоровался с вами, Стирфорт,— сказал я, приветствуя его со всей сердечностью, на какую был способен.

— О да, вид мой радует взор, как говорят шотландцы! Но и ваш также. Вы в полном расцвете, Маргаритка. Как поживаете, мой милый вакхант? — засмеялся Стирфорт.

— Прекрасно. Но сегодня никакой вакханалии не было, хотя, должен сознаться, у меня опять было трое гостей,— сказал я.

— Я встретил их на улице, и они во весь голос вас расхваливали. Кто этот ваш друг в узких панталонах?

В нескольких словах я постарался нарисовать ему портрет мистера Микобера. Он искренне хохотал, слушая мое неумелое описание этого джентльмена, и заявил, что с таким человеком стоит познакомиться и он с ним непременно познакомится.

— А как вы полагаете, кто второй друг? — спросил я.

— Бог его знает. На вид он весьма скучен. Надеюсь, это не так?

— Это Трэдлс! — сказал я торжествующим тоном.

— А кто это? — небрежно спросил Стирфорт.

— Вы не помните Трэдлса? Трэдлса в нашем дортуаре, в Сэлем-Хаусе?

— А! Тот самый! — сказал Стирфорт, разбивая кочергой кусок угля в камине.— Такой же простак, как и раньше? Где вы его выкопали?

В ответ я стал превозносить Трэдлса, насколько это было в моих силах, так как почувствовал, что Стирфорт относится к нему пренебрежительно. Стирфорт улыбнулся, покачал головой, отказываясь говорить на эту тему, и заметил только, что не прочь повидаться также и с Трэдлсом, ибо тот всегда был чудаком; затем он спросил, могу ли я дать ему поесть. В паузах между этими фразами, которые он произносил с лихорадочной живостью, он лениво разбивал кочергой угли в камине. Я обратил внимание, что он не оставил этого занятия и тогда, когда я доставал остатки пирога с голубями и другую снедь.

— Да ведь это королевский ужин, Маргаритка! — воскликнул он, очнувшись от молчаливого раздумья и садясь за стол.— Воздадим ему должное — ведь я приехал из Ярмута.

— Я думал, что вы из Оксфорда,— заметил я.

— Нет. Я учился морскому делу, это куда лучше!

— Сегодня здесь был Литтимер и справлялся о вас,— сказал я,— из его слов я понял, что вы в Оксфорде. Но теперь я припоминаю, что он этого не говорил.

— Литтимер глупее, чем я думал, если он меня разыскивает! — весело сказал Стирфорт, налил себе бокал вина и выпил за мое здоровье.— А если вы что-нибудь поняли из слов Литтимера, то вы умнее многих из нас, Маргаритка!

— Пожалуй, вы правы,— согласился я, придвигая свой стул к столу.— Значит, вы были в Ярмуте, Стирфорт? Долго там пробыли?

Мне хотелось узнать все подробности.

— Нет. Вырвался на недельку.

— Как они все поживают? Малютка Эмли, конечно, еще не вышла замуж?

— Еще не вышла. Но собирается — через несколько недель, а, может быть, месяцев, точно не знаю. Я редко их видел. Да! У меня есть для вас письмо.

Он отложил нож и вилку, которыми орудовал весьма энергически, и начал рыться в карманах.

— От кого?

— От вашей старой няни,— ответил он, вытаскивая из бокового кармана какие-то бумажки.— Кажется, вот… Дж. Стирфорту, счет гостиницы «Добро пожаловать»... Нет, не то… Терпение! Сейчас мы его разыщем. Старик,— не помню, как его зовут,— болен. Кажется, об этом она и пишет.

— Вы имеете в виду Баркиса?

— Да,— подтвердил он, продолжая рыться в карманах и бегло просматривая их содержимое.— Боюсь, что песенка бедняги Баркиса спета. Я видел аптекаря,— а может, это лекарь, не помню,— того самого, который помог вашей милости появиться на свет. Он мне говорил об его болезни разные ученые вещи, а напоследок сказал, что, надо полагать, возчик отправился в свою последнюю поездку. А ну-ка, засуньте руку в боковой карман моего пальто, оно вон на том стуле. Кажется, письмо там. Нашли?

— Нашел.

— Прекрасно.

Письмо было от Пегготи. Короткое и написанное менее разборчиво, чем обычно. Она писала, что состояние ее мужа безнадежно, и намекала, что он стал «скуповатее», чем раньше, а стало быть, очень нелегко заботиться о его собственных удобствах. Ни одним словом она не обмолвилась о своих бессонных ночах и усталости, но горячо восхваляла мужа. В этом безыскусственном послании была подлинная жалость и глубокая, неподдельная искренность; кончалось оно словами: «Шлю привет моему любимому»; «любимый» — это был я.