Чарльз Диккенс - Том 15. Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим. Роман (Главы I - XXIX)

Теперь я мог на досуге рассмотреть кошелек. Это был кошелек из толстой кожи, с застежкой, а в нем лежали три блестящих шиллинга, которые Пегготи, очевидно, начистила мелом для вящего моего удовольствия. Но в этом кошельке была еще бо́льшая драгоценность: две полукроны, завернутые в бумажку, на которой было написано рукою моей матери: «Для Дэви. С любовью». Я пришел в такое волнение, что спросил возчика, не будет ли он так любезен и не достанет ли мой носовой платок, но он сказал, что лучше мне обойтись без него, и я решил, что, пожалуй, это так; поэтому я вытер глаза рукавом и перестал плакать.

Да, перестал; впрочем, после недавних потрясений, я все еще изредка громко всхлипывал. Мы протрусили рысцой еще некоторое время, и я спросил возчика, будет ли он везти меня всю дорогу.

— Всю дорогу куда? — осведомился возчик.

— Туда! — сказал я.

— Куда туда? — спросил возчик.

— Туда, недалеко от Лондона,— объяснил я.

— Да ведь эта лошадь,— тут возчик дернул вожжой, чтобы указать мне, какая именно,— эта лошадь свалится, как околевшая свинья, раньше чем мы проедем полпути.

— Значит, вы едете только до Ярмута? — спросил я.

— Правильно,— сказал возчик.— А там я вас доставлю к почтовой карете, а почтовая карета доставит вас туда… куда понадобится…

Так как для возчика (звали его мистер Баркис) это была длинная речь — я уже заметил в одной из предшествующих глав, что он был темперамента флегматического и отнюдь не словоохотлив,— я предложил ему, в знак внимания, пирожное, которое он проглотил целиком, точь-в-точь как слон, и его широкая физиономия осталась такой же невозмутимой, какою была бы в подобных обстоятельствах физиономия слона.

— Это она их делала? — спросил мистер Баркис, ссутулившийся на передке повозки и упершийся локтями в колени.

— Вы говорите о Пегготи, сэр?

— Вот-вот. О ней,— сказал мистер Баркис.

— Да, она делает всякие пирожные и все для нас готовит.

— Да ну? — вымолвил мистер Баркис.

Он выпятил губы так, будто собирался свистнуть, однако не свистнул. Он сидел и смотрел на уши лошади, словно увидел там что-то до сей поры невиданное; так сидел он довольно долго. Затем он спросил:

— А любимчиков нет?

— Вы говорите о блинчиках, мистер Баркис? — Я решил, что он не прочь закусить и явно намекает на это лакомство.

— Любимчиков,— повторил мистер Баркис.— Она ни с кем не гуляет?

— Кто? Пегготи?

— Да. Она.

— О нет! У нее никогда не было никаких любимчиков.

— Вот оно как! — сказал мистер Баркис.

Снова он выпятил губы так, как будто собирался свистнуть и снова не свистнул, но по-прежнему смотрел на уши лошади.

— Так, значит, она,— сказал мистер Баркис после долгого раздумья,— так, значит, она делает все эти яблочные пироги и стряпает все что полагается?

Я отвечал, что так оно и есть.

— Ну, так вот что я вам скажу,— начал мистер Баркис.— Может, вы будете ей писать?

— Я непременно ей напишу,— ответил я.

— Так. Ну, так вот,— сказал он, медленно переводя взгляд на меня.— Если вы будете ей писать, может не забудете сказать, что Баркис очень не прочь, а?

— Что Баркис очень не прочь,— наивно повторил я.— И это все, что я должен передать?

— Да-а...— раздумчиво сказал он.— Да-а-а… Баркис очень не прочь.

— Но вы завтра же вернетесь в Бландерстон, мистер Баркис,— сказал я и запнулся, вспомнив о том, что я тогда буду уже очень далеко,— и сами сможете передать это гораздо лучше, чем я.

Однако он, мотнув головой, отверг это предложение и снова повторил свою прежнюю просьбу, с величайшей серьезностью сказав:

— Баркис очень не прочь. Вот какое поручение.

Я охотно взялся его выполнить. В тот же день, дожидаясь кареты в ярмутской гостинице, я раздобыл лист бумаги и чернильницу и написал такую записку Пегготи: «Дорогая моя Пегготи. Я приехал сюда благополучно. Баркис очень не прочь. Передай маме мой горячий привет. Твой любящий Дэви. Р. S. Он говорит, что непременно хочет, чтобы ты знала: Баркис очень не прочь ».

Когда я взял это дело на себя, мистер Баркис снова погрузился в глубокое молчание, а я, совершенно измученный всеми недавними событиями, улегся на мешке в повозке и заснул. Я спал крепко, пока мы не прибыли в Ярмут, который показался мне таким незнакомым и чужим, когда мы въехали во двор гостиницы, что я сразу распрощался с тайной надеждой встретить кого-нибудь из членов семейства мистера Пегготи,— может быть, даже малютку Эмли.

Карета, вся сверкающая, стояла во дворе, но лошадей еще не впрягали, и благодаря такому ее виду казалось совершенно невероятным, чтобы она когда-нибудь отправилась в Лондон. Я размышлял об этом и недоумевал, что станется в конце концов с моим сундучком, который мистер Баркис поставил на мощеном дворе возле шеста (он въехал во двор, чтобы повернуть свою повозку), и что станется в конце концов со мной, когда из окна, в котором висели битая птица и части мясной туши, выглянула какая-то леди и спросила:

— Это и есть юный джентльмен из Бландерстона?

— Да, сударыня,— ответил я.

— Как фамилия? — осведомилась леди.

— Копперфилд, сударыня,— сказал я.

— Это не то,— возразила леди.— Ни для кого с такой фамилией не заказывали здесь обеда.

— Может быть, Мэрдстон, сударыня? — сказал я.

— Если вы мистер Мэрдстон, то почему же вы называете сначала другую фамилию? — спросила леди.

Я объяснил этой леди положение дел, после чего она позвонила в колокольчик и крикнула:

— Уильям, покажи ему, где столовая!

Из кухни в другом конце двора выбежал лакей и, по-видимому, очень удивился, что показать столовую он должен всего-навсего мне.

Это была большая, длинная комната с большими географическими картами на стене. Вряд ли я почувствовал бы себя более бесприютным, если бы эти карты были настоящими чужеземными странами, а меня забросило судьбою в одну из них. Мне казалось непростительной вольностью сидеть с шапкой в руках на краешке стула у двери, а когда лакей накрыл стол скатертью специально для меня и поставил судки, я, должно быть, весь покраснел от смущения.

Он принес мне отбивных котлет и овощей и так порывисто снял крышки с блюд, что я испугался, не обидел ли я его. Но опасения мои рассеялись, когда он придвинул мне стул к столу и очень приветливо сказал:

— Ну-с, великан, побалуйте!

Я поблагодарил его и занял место за столом, но убедился, что чрезвычайно трудно управляться ножом и вилкой и не обливаться соусом, когда он стоит тут же, против меня, смотрит в упор и заставляет меня заливаться жгучим румянцем всякий раз, как я встречаюсь с ним глазами. Когда я приступил ко второй котлете, он сказал:

— Для вас заказано полпинты эля. Не желаете ли выпить его сейчас?

Я поблагодарил его и сказал: