Ирвинг Стоун - Жажда жизни: Повесть о Винсенте Ван Гоге

Оказалось, что Терстех уехал по делам в Париж.

Винсента сильно лихорадило, и он уже не мог держать в руках карандаш. Он слег в постель. На следующий день он вновь потащился на Плаатс и застал Терстеха в галерее. В свое время Терстех обещал Тео позаботиться о Винсенте. Он одолжил ему двадцать пять франков.

— Я все собираюсь, наведаться к тебе в мастерскую, Винсент, — сказал он. — Жди, скоро приду.

Винсент с трудом заставил себя вежливо ответить Терстеху. Ему хотелось тотчас же уйти и где-нибудь поесть. По пути к галерее Гупиля он думал: «Если только я достану денег, все опять будет хорошо». Но теперь, когда у него в кармане были деньги, он чувствовал себя еще более несчастным. Его давило чувство страшного, невыносимого одиночества.

«Вот пообедаю, и все как рукой снимет», — сказал он — себе.

Еда заглушила боль в желудке, но не могла заглушить чувства одиночества и заброшенности, которое гнездилось у Винсента где-то глубоко внутри. Он купил дешевого табака, пошел домой, лег на кровать и закурил трубку. Тоска по Кэй снова нахлынула на него. Он чувствовал себя таким обездоленным, что у него от обиды теснило грудь. Он вскочил с кровати, открыл окно и высунул голову в темень снежной январской ночи. Он вспомнил о преподобном Стриккере. Его пронизал такой озноб, словно он прижался всем телом к каменной церковной стене. Он закрыл окно, схватил пальто и шляпу и вышел, направляясь в кафе, которое приметил перед вокзалом Рэйн.

Кафе было освещено двумя керосиновыми лампами — одна висела у входа, другая — над стойкой. Посреди зала царил полумрак. Вдоль стен стояли скамейки и столики с каменными столешницами, испещренные щербинами и царапинами. Это заведение с мертвенно-тусклыми стенами и цементным полом было предназначено для рабочего люда и скорее походило на жалкое убежище, чем на место, где веселятся и отдыхают.

Винсент присел за одним из столиков и устало прислонился спиной к стене. Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто переброситься словечком хотя бы о погоде? Мауве — твой наставник, учитель, Терстех — вечно занятый, важный коммерсант, Де Бок — богатый светский человек. Может быть, стакан вина принесет облегчение? Завтра он снова сможет работать, и все будет выглядеть не так мрачно.

Он неторопливо потягивал красное вино. В кафе было малолюдно. Напротив него сидел какой-то мастеровой. В углу, около стойки, устроилась парочка, женщина была одета ярко и аляповато. За соседним столиком сидела еще какая-то женщина, одна, без мужчины. Винсент ни разу не посмотрел на нее.

Официант, проходя мимо, грубо спросил у женщины:

— Еще стаканчик?

— У меня нет ни су! — отвечала она.

Винсент повернулся к ней.

— Может быть, выпьете стаканчик со мной?

Женщина окинула его взглядов.

— Конечно.

Официант принес стакан вина, получил двадцать сантимов и ушел. Винсент и женщина сидели теперь совсем близко друг к другу.

— Спасибо, — сказала женщина.

Винсент вгляделся в нее повнимательней. Она была немолода, некрасива, с несколько увядшим лицом — видимо, жизнь крепко потрепала ее. При своей худобе она была очень хорошо сложена. Винсент обратил внимание на ее руку, державшую стакан, — это была не рука аристократки, как у Кэй, а рука женщины, много поработавшей на своем веку. В полумраке кафе она напоминала ему некоторые типы Шардена и Яна Стена. Нос у нее был неровный, с горбинкой, на верхней губе слегка пробивались усики. Глаза смотрели тоскливо, но все же в них чувствовалась какая-то живость.

— Не за что, — ответил Винсент. — Спасибо вам за компанию.

— Меня зовут Христиной, — сказала она. — А вас?

— Винсентом.

— Вы работаете здесь, в Гааге?

— Да.

— Что вы делаете?

— Я художник.

— О! Тоже собачья жизнь — не правда ли?

— Всякое бывает.

— А я вот прачка. Когда у меня хватает сил работать. Но часто сил и не хватает.

— Что же вы тогда делаете?

— Я долго промышляла на панели. Вот и теперь снова иду на улицу, когда хвораю и не могу работать.

— Тяжело работать прачкой?

— Еще бы! Мы работаем по двенадцать часов. И нам не сразу платят. Бывает, проработаешь целый день, а потом ищешь мужчину, чтобы малыши не сидели совсем голодные.

— Сколько у тебя детей, Христина?

— Пятеро. А сейчас я опять с прибылью.

— Муж твой умер?

— Я всех прижила с разными мужчинами.

— Тебе, видать, нелегко приходится, правда?

Она пожала плечами.

— Господи боже! Не может же шахтер отказаться идти в шахту только потому, что там его того и гляди прихлопнет.

— Конечно. А ты знаешь кого-нибудь из тех мужчин, от которых у тебя дети?

— Только самого первого. Других я даже не звала, как звать.

— А как с тем ребенком, которым ты беременна сейчас?

— Ну, тут трудно сказать. Я была тогда очень хворая, стирать не могла, все время ходила на улицу. Да и не все ли равно!

— Хочешь еще вина?

— Закажи джину и пива. — Она порылась в своей сумочке, вынула огрызок дешевой черной сигары и закурила его. — Вид у тебя не шибко шикарный, — сказала она. — Ты продаешь свои картины?

— Нет, я только начинающий.

— Староват ты для начинающего.

— Мне тридцать.

— А выглядишь на все сорок. На какие же деньги ты живешь?

— Мне немного присылает брат.

— Черт побери, это не лучше, чем быть прачкой!

— Где ты живешь, Христина?

— У матери.

— А знает мать, что ты зарабатываешь на улице?

Женщина громко захохотала, но смех ее прозвучал невесело.

— Господи, конечно, знает! Она меня и послала на улицу. Она сама занималась этим всю жизнь. И меня и брата прижила на улице.

— Что делает твой брат?

— Содержит у себя женщину. И водит к ней мужчин.

— Наверное, это не очень полезно для твоих пятерых детишек.

— Плевать. Когда-нибудь все они займутся тем же самым.

— Невеселые дела. Так ведь, Христина?

— Ну, если распустишь нюни, лучше не станет. Можно еще стаканчик джина? Что это у тебя с рукой? Большущая черная рана…

— Это я обжегся.

— Ох, тебе было, наверно, очень больно.

Она ласково взяла руку Винсента и чуть приподняла ее над столом.

— Нет, Христина, не больно. Это я нарочно.

Она опустила его руку.

— Почему ты пришел сюда один? У тебя нет друзей?

— Нет. Есть брат, но он в Париже.

— Небось тоска тебя заедает, ведь правда?

— Да, Христина, ужасно.

— Меня тоже. Дома дети, мать, брат. Да еще мужчины, которых я ловлю на улице. Но все время чувствуешь себя одинокой, понимаешь? Нет никого, кто бы мне действительно был нужен. И кто бы нравился.

— А тебе нравился кто-нибудь, Христина?

— Самый первый парень. Мне тогда было шестнадцать. Он был богатый. Не мог жениться на мне из-за своих родных. Но давал деньги на ребенка. Потом он умер, и я осталась без сантима в кармане.