Ганс Фаллада - Я нашел работу

— Неплохое начало, — заметил секретарь, которому я вручил адреса новых читателей с тем, чтобы они с завтрашнего же дня получали газету.

Потом я купил кое-что на обед и принялся варить и жарить — на сей раз и для себя. Когда Вилли пришел, все было готово. Он порадовался вместе со мной.

— Так ты сможешь заработать до шестидесяти марок в неделю! Здорово! Просто здорово!

Мы долго строили грандиозные планы, а затем вымылись и вместе отправились в кино.

Второй день был не таким удачным, как первый, а третий — значительно хуже второго. Я понял, что самый удачный день позади и больше не повторится. Дело было не в том, что я уже побывал у всех маляров и теперь обходил кузнецов и булочников — людей совсем иного склада. Секрет заключался в том, что я потерял вдохновенный дар убеждения и лишь повторял унылым голосом одно и то же. Вербовщиком нужно родиться, и пятидесятого клиента надо уметь уговаривать с тем же пылом, что и первого. Нужно самому верить в то, что говоришь, или по крайней мере заставить людей поверить в это. Когда мне возражали: «Но позвольте, вот уже десять лет, как мы читаем „Новости“, и они лучше „Хроники“, так почему мы должны менять газету?» — я в душе соглашался с этим. Мои возражения мне самому казались жалкими. В сущности, я сам не мог понять, почему люди выбирают «Хронику». В «Новостях» всегда было на четыре, иногда на восемь, а подчас и на двенадцать полос больше, они верстались в четыре колонки и выглядели куда более привлекательно, чем наша сверстанная в три колонки газетенка. В каждом номере «Новостей» помещалась брачная хроника и в три раза больше, чем у нас, рекламных объявлений. Страницы «Новостей» набирались красиво и всегда были словно отутюжены; наша же газета чаще всего приходила из Берлина в матрицах. Все это я научился замечать, так как клиенты находили в газете уйму всяких недостатков. Когда я потом говорил об этом секретарю, он сердился: «Будь мы „Новостями“, нам незачем было бы посылать вас для вербовки».

Я уже не обходил за день двадцать клиентов, иногда мне удавалось побывать у десяти, а иной раз всего лишь у трех. Если с самого утра меня постигали две неудачи подряд, я не решался продолжать свои попытки. Однажды я долго ходил мимо кузницы, внутри раздавался грохот молотов, пламя отбрасывало яркий отсвет на окна; наконец я решился и вошел.

Кузнец срезал лошади мозоли и примерял подкову, а двое подручных чинили колесо. Я стоял у двери и ждал. По опыту я уже знал, что нельзя мешать людям, когда они работают, надо стоять у двери и терпеливо ждать. Пока я смотрел на рассыпающиеся во все стороны искры и прислушивался к шипению мехов, я понял, что говорят обо мне.

— Шляются тут всякие, — сказал один из подручных, обращаясь к кузнецу. — Опять какой-нибудь бездельник. Гуляет себе. Нет чтобы поработать, — добавил другой.

А мальчишка-ученик закричал пронзительным голосом:

— Покупайте пуговицы, подтяжки, английские булавки! Покупайте, покупайте!

Наконец они утихомирились и снова занялись колесом, а кузнец положил подкову на наковальню и начал бить молотом, чтобы придать ей правильную форму. Ученик щипцами держал подкову, кучер высоко поднял копыто лошади, крепко зажав ей ногу. Эти люди трудились, они зарабатывали свой хлеб. И я представил себе, как сам в точно назначенное время входил в красивую, чистую контору и садился за приятную, чистую работу. А теперь вот бегаю по городу и докучаю людям. В первый день работы я был еще способен заниматься новым делом с вдохновением, тогда я вошел в мастерскую маляра как великодушный монарх, как посланник великой державы, имя которой Пресса, но теперь я был на это уже не способен. Теперь я был жалким коммивояжером, который пытался навязать людям совершенно ненужную им вещь.

Вдруг дверь позади меня отворилась, и в мастерскую кто-то вошел. Я обернулся: это был еще один коммивояжер. Он поставил возле себя чемоданчик, громко сказал: «Доброе утро», — и при этом испытующе поглядел на меня — не конкурент ли. Я отрицательно покачал головой. Подмастерья снова начали язвить:

— Пусть постоят, хозяин, скоро их наберется целый десяток, и тогда прогони их всех скопом. Надоели!

К нам подошел хозяин:

— В чем дело?

Не дав мне произнести и двух слов, он прервал меня:

— Подписаться потому, что вы заступаетесь за ремесленников? А вы позаботились о том, чтобы снизили налоги? Ваш юрист — просто курам на смех, что он пишет! Он ведь закадычный дружок советника из финансового управления. Нет. Хватит. И незачем попусту тратить слова. Покорно благодарю. — Он повернулся к моему коллеге — А вам что угодно?

Если такое повторялось два раза подряд, я в этот день больше не решался постучаться ни в одну дверь, а часами бродил по городскому парку. И тогда я мечтал о том, что найду деньги, много денег. Взгляд мой упорно был устремлен вниз, и я внимательно разглядывал дорожки, но за все время не нашел ничего, кроме носового платка и нескольких пуговиц. Часто я возвращался домой без единого гроша; с некоторых пор Вилли снова начал ворчать.

Неизменной надеждой для меня оставался хозяин булочной на Лоштедтештрасе. Он никогда не говорил окончательно «нет», а лишь: «Заходите еще как-нибудь. Я подумаю».

А когда я приходил снова, то оказывалось, что он должен еще немного подумать. Он всегда встречал меня приветливо и, похлопав по плечу, говорил:

— Ну как, молодой человек, придумали новый довод в пользу «Хроники»? Прежние меня не совсем убедили. Почти, но не совсем.

Тут я вымучивал из себя еще какой-нибудь довод. Прошло немало времени, прежде чем я понял, что являюсь для него просто «придворным шутом» и помогаю ему коротать время. У этого булочника наверняка было много шутов, которые таким же образом развлекали его, ведь нашего брата бегало по городу видимо-невидимо.

Но большинству клиентов вовсе не нравилось, что их осаждает столько коммивояжеров, для них мы были прямо-таки стихийным бедствием. Иногда, входя в дом, я уже слышал звонок и до меня долетал голос коммивояжера, то бойкий, то униженно-просительный. Тогда я ждал, пока мой коллега спустится вниз, и мы некоторое время шли вместе, возмущаясь и проклиная все на свете. Возмущались все: и ловкие продавцы пылесосов, и жалкие лоточники, пытавшиеся всучить лейкопластырь и бельевые пуговицы. Мы искренне возмущались тем, что с нами так плохо обращаются, а уже через минуту соглашались, что клиенты, собственно говоря, правы — слишком много разных людишек ходит по домам, среди них немало таких, которые только ищут случая что-нибудь стянуть.

Мне бывало особенно обидно, когда меня принимали за одного из этих молодцов. Иной раз позвонишь и, стоя у дверей, ждешь; вот раздаются шаркающие шаги, и в глазок тебя начинает разглядывать чей-то глаз. Зрачок очень темный, никак нельзя понять, смотрит ли на тебя мужчина или женщина. Так вот и стоишь, пока тебя разглядывают в щелку, и кажется, будто прошла целая вечность; затем раздается легкий щелчок задвижки, и шаркающие шаги снова удаляются. Иногда же дверь открывается, но цепочки не снимают и начинают разговаривать с тобой через щелку, потом дверь неожиданно снова захлопывается, а ты стоишь, и последние слова комом застревают у тебя в горле; потом тихо спускаешься вниз.