Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Среди положительных откликов самой неожиданной оказалась сдержанная и снисходительная похвала, появившаяся на страницах недавно перешедшего в руки И. И. Панаева и Н. А. Некрасова «Современника». Отказываясь от прежних принципов литературной борьбы, редакция журнала демонстрировала новую, лишенную групповых интересов позицию. Указывая на бедность русской литературы мемуарами, «Современник» утверждал, что любое произведение, сохранившее черты прошедшего времени, достойно внимания, поэтому мемуары Булгарина теперь виделись «довольно приятным явлением в нашей литературе», незаслуженно подвергнутым критике, не заметившей достоинств этого сочинения, проявившихся в изображении характеров («Один портрет полковника Пурпура, сохраненный для потомства г. Булгариным, чего стоит!»), «подробностей частной жизни белорусских поляков», исчезнувших черт ушедшего времени, в «дельных взглядах на дела и людей минувших лет» [98] См.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. 10. C. 413–414; то же: Современник. 1847. Т. 1. № 2. Отд. III. С. 141–143. . Тактический характер этой статьи «Современника» не был ни для кого секретом: разногласия его редакции с «Отечественными записками» Краевского получили публичную огласку.

У перегруппировки литературных сил была скрытая сторона, свидетельством чему и стала история, связанная с рецензией обновленного «Современника» на мемуары Булгарина. После смерти Белинского и обнаружения рукописи его рецензии опубликованный вариант был назван Н. Х. Кетчером (редактором посмертного издания «Сочинений» Белинского) «какой-то странной переделкой» [99] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. 10. С. 440. . Дело в том, что написанная Белинским рецензия значительно отличалась от ее печатного варианта и содержала не снисходительную, а действительно высокую оценку булгаринских «Воспоминаний». Белинский, противореча своему первоначальному отзыву, выступил против нападок критиков на мемуары Булгарина, объясняя их «личным ожесточением против автора этой книги», в то время как в ней «гораздо больше достоинств, нежели недостатков» [100] Еще в 1846 г. в письме к А. И. Герцену он жаловался: «…ругаю Булгарина, этою самою бранью намекаю, что Краевский прекрасный человек, герой добродетели. Служить орудием подлецу для достижения его подлых целей и ругать другого подлеца не во имя истины и добра, а в качестве холопа подлеца № 1, – это гадко» ( Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. 12. С. 253). . Среди этих достоинств он отметил мастерство в создании характеров, живые исторические подробности, талантливое изображение нравов старой Польши, заключив: «Ничего подобного нельзя найти ни в какой другой книге, по крайней мере, до сих пор» [101] Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 85–86. . П. В. Анненков полагал, что рецензия Белинского отражала резкую перемену в умонастроении критика в последние два года его жизни и была отредактирована в неприемлемом для него направлении В. П. Боткиным [102] См.: П. В. Анненков о В. Г. Белинском: письма к А. Н. Пыпину // Литературное наследство. М., 1959. Т. 67. С. 551; Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 322–323, 597. . Б. В. Мельгунов показал, что жесткая редакторская правка принадлежала Некрасову [103] Мельгунов Б. В. Некрасов – редактор Белинского // Русская литература. 1995. № 2. С. 139–142; см. также: [Редакторская версия статьи В. Г. Белинского «Воспоминания Фаддея Булгарина»] // Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем: В 15 т. СПб., 1997. Т. 13, кн. 2. С. 97–120, 517–519. . Возможно, что на переоценку булгаринских мемуаров смертельно больным Белинским повлияла та роль, которую сыграл Булгарин в заботе о семье и памяти недавно умершего Полевого, о чем вскоре стало известно в литературных кругах: «На этот раз никто не укорял Булгарина за его мнимую близость к шефу жандармов», – вспоминал П. П. Каратыгин [104] Каратыгин П. П. Северная пчела. 1825–1859 // Русский архив. 1882. Кн. 2. № 4. С. 290. . Реальная помощь Булгарина заставила по-иному посмотреть на его далеко не одномерную личность, разрушая привычные стереотипы.

Этот эпизод обнажает драматизм совмещения журналистом выстраданных личных убеждений с литературной тактикой репрезентируемых им периодических изданий. Анненков писал о предпринятой редакцией правке статьи Белинского: «Редакция имела некоторое моральное право желать такой переделки. Во-первых, никто не был приготовлен к подобному нарушению всех традиций либеральной журналистики, связывавшей с некоторыми литературными именами множество вопросов, которые только полемически (курсив Анненкова. – Н. А. ) и могли быть поднимаемы в печати и которые давали этим именам значение символов (курсив мой. – Н. А. ), для всех понятных и не требовавших дальнейших разъяснений…» [105] Анненков П. В. Литературные воспоминания. С. 323. . Единственный пример высокой оценки лучшего из булгаринских сочинений авторитетным критиком не стал фактом литературной жизни, а значит, и литературной репутации Булгарина, переместившись в область историко-литературных реалий, доступных лишь исследователю. Символический характер этой репутации не могли поколебать никакие вновь публикуемые документы [106] К примеру, попытки дать объективную интерпретацию материалов о Булгарине, предпринимавшиеся усилиями П. А. Ефремова, Т. А. Сосновского, Н. К. Пиксанова и др. на страницах «Русской старины», где с 1871 по 1905 г. публиковались материалы из архива Булгарина. . К концу 1850‐х гг., в условиях общественного подъема, имя Булгарина в литературном мире «стали употреблять в замену бранного слова, в смысле нарицательном или, правильнее, порицательном» [107] Каратыгин П. П. Указ. соч. С. 241. . Смерть Булгарина в сентябре 1859 г. прошла незамеченной.

В любом случае, несмотря на незавершенность мемуарного замысла, Булгарин сделал, казалось бы, беспроигрышный ход: он вписал свою личность в живую ткань эпохи, воссоздав в мемуарном повествовании ее подвижную, ускользающую и уже ушедшую в небытие атмосферу. Его воспоминания сохранили для истории не только интереснейшие страницы знаменитых военных кампаний и военных будней, но и имена участников этих событий (достаточно взглянуть на именной указатель настоящего издания). «Самая занимательная вещь в каждом месте – люди», – полагал Булгарин [108] Булгарин Ф. В. Морские купальни на берегу Балтийского моря в Западных губерниях: (Отрывки из прогулки по Ливонии Ф. Б.) // Северная пчела. 1827. № 125. 18 окт. . Польские магнаты и шляхтичи, боевые русские генералы и безвестные сослуживцы – мемуары запечатлели облик этих людей, обстоятельства их жизни и гибели в сражениях. Некоторые страницы булгаринских мемуаров кажутся знакомыми, поскольку давно уже разошлись в многочисленных работах по военной истории, истории Петербурга, культуры и быта начала XIX в. [109] См., к примеру, компиляцию Всеволода Крестовского «Уланы Цесаревича Константина. Эпизод из истории Уланского Его Величества полка» (Русский вестник. 1875. Т. 120. № 12. С. 413–465), популярную книгу М. И. Пыляева «Замечательные чудаки и оригиналы» (СПб., 1898), из недавних: Шкваров А. Г. Россия – Швеция. История военных конфликтов. 1142–1809. Хельсинки, 2012. , причем не всегда с указанием источника: нередко при цитировании Булгарина в положительном контексте вместо его имени указывалось «один современник» или «публицист Николаевской эпохи» [110] См., к примеру: Столпянский П. Н. Старый Петербург. М.; Пг., 1923. С. 46, 48, 83, 85, 87, 103; Яцевич А. Г. Пушкинский Петербург. Л., 1935. С. 257, 361. .