Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Ария из оперы Дж. Россини «Севильский цирюльник» (1816), написанной на сюжет одноименной комедии П. Бомарше. Тема знаменитой арии дона Базилио – клевета, или злостная сплетня (дон Базилио рассказывает, как при помощи слухов был дискредитирован граф Альмавива). «Севильский цирюльник» впервые был поставлен на петербургской сцене итальянской оперной труппой в январе 1828 г., о премьере писала булгаринская газета (Первое представление комической оперы «Il barbiere di Seviglia» («Севильский цирюльник»), музыка соч. Россини (17 января) // Северная пчела. 1828. № 12. 28 янв. Без подписи). Анонимный рецензент (об авторстве Булгарина см.: Кулиш А. Театральный рецензент под нумером: По страницам «Северной пчелы» 1828–1829 гг. // Петербургский театральный журнал. 2003. № 32. С. 31) особенно выделил баса Замбелли в роли Базилио, который «характеристическою своею игрою прекрасно представил карикатуру завистника, клеветника и сребролюбца»; в прибавлении к статье, посвященном следующим представлениям оперы, он вновь отметил арию calumnia в исполнении Замбелли (Там же). Позднее он писал, сравнивая Моцарта и Россини: «Россини же, по нашему ( не знатокосскому (Так! – Н. А. )) мнению, только в “Севильском цирюльнике” примкнул к Моцарту, и, сказать по совести, близко примкнул к нему», – особенно высоко оценив первый акт оперы как «истинно гениальное, мастерское произведение» (Итальянский театр // Северная пчела. 1831. № 40. 19 февр. Без подп.). После того как итальянская труппа по завершении сезона (1830/1831) покинула столицу, опера уже со следующего сезона вошла в репертуар русской, а с сезона 1834/1835 гг. и немецкой оперных трупп. «Северная пчела» не раз откликалась на эти события в объявлениях и в театральных обзорах. Однако подлинным открытием опера стала для русской публики после прибытия в столицу в октябре 1843 г. знаменитых итальянских певцов Рубини, Виардо и Тамбурини. После четырех спектаклей «Цирюльника» (22, 25, 27 и 29 октября 1843 г.), когда в партии Розины на петербургской сцене дебютировала Полина Виардо, Булгарин, высоко оценивая талант певицы, чье «искусство возвысилось до такой степени, что мы не умеем даже определить его», писал в очередном субботнем фельетоне: «Это любимая наша опера из всех опер XIX века, и мы ни разу не пропустили, когда ее давали у нас на итальянской, на русской и на немецкой сцене. Теперь сознаемся откровенно, что мы вовсе не знали этой оперы и влюблены были в тень, в привидение, в фантом! Вот она, вот настоящая опера “Севильский цирюльник”, как ее понимал Россини!» (Северная пчела. 1843. № 244. 30 окт.).

Булгарин использовал глагол «припоминать» ( польск. przypominać) в значении «напоминать». Нельзя утверждать, как это делали некоторые исследователи (см., например: Гозенпуд А. А. Из истории литературно-общественной борьбы 20‐х – 30‐х годов XIX века («Борис Годунов» и «Димитрий Самозванец») // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1969. Т. 6. С. 256–257), что это исключительно булгаринская стилистическая особенность, ср. у Ф. Ф. Вигеля, считавшего себя «русаком»: «Вступая в разговоры с монахами, довольно уже немолодыми, я припомнил им об отце моем и нашем семействе…» ( Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2003. Кн. 2. С. 1039).

В «Северной пчеле» Булгарин писал в том же году: «Сколько журналов восставало с тем, чтоб сбить с литературного поприща нравоописателя и критика Ф. Б., с которым никакой журнал не может заключить наступательного и оборонительного союза для общей (т. е. союзных журналов) пользы, и никакой литератор не может быть уверен в постоянной его благосклонности. Сегодня похвалит (когда труд хороший), а завтра похулит (если дело плохое). Нет никаких средств, никакой возможности сладить с ним, и вот двадцать пять лет (много времени, четверть столетия!) почти вся пишущая братия машет перьями противу Ф. Б. Журналы трещат от сильной начинки всякими аргументами противу него, эпиграммами и сатирами, намеками, и журнальный народ вопит:

Ф. Б. издал в свет до ста томов больших и малых, и написал до пятидесяти томов. По мнению противников, всё это дурно, никуда не годно и даже более, бесполезно. Но публика думает иначе и разобрала всё в нескольких изданиях» ( Ф. Б. Журнальная всякая всячина // Северная пчела. 1846. № 105. 11 мая).

Речь идет о статье Булгарина «Воспоминания об Иване Андреевиче Крылове и беглый взгляд на характеристику его сочинений» (Северная пчела. 1845. № 8, 9. 11, 12 янв.), в которой Булгарин приводил биографические сведения, сообщенные ему Крыловым, и вел рассказ о нем как его близкий знакомый. См. эту статью, републикуемую в настоящем издании, и примечания к ней.

Одним из первых упрекнул в этом Булгарина А. Ф. Воейков в статье «О знакомстве издателя “Лондонского трутня (The London Drone)” со знаменитыми покойниками после их кончины» (Славянин. 1828. № 39. С. 512–514. Подп.: Глотовский), речь в которой шла о Наполеоне и Н. М. Карамзине. Булгарин имеет в виду напечатанные в 1845 г. в «Москвитянине» (№ 2. С. 87) эпиграммы П. А. Вяземского «К усопшим льнет, как червь, Фиглярин неотвязный…» и Н. П. [Н. Ф. Павлова] «Что ты несешь на мертвых небылицу…». После выхода в свет первых двух частей «Воспоминаний» Булгарин писал: «“Воспоминания” Ф. Б. вышли в декабре 1845 и январе 1846, а журналы до сих пор, в мае, все пережевывают их и никак не могут проглотить. Наконец изобрели противники Ф. Б. новый способ атаки, не употребляемый ни в одной просвещенной земле, даже во Франции и в Англии, где при свободе книгопечатания существуют личные памфлеты. По кончине знаменитых или заслуженных мужей Ф. Б. вместо сухих биографий сообщает публике свои воспоминания о них, определяя степень своих к ним отношений. Что же выдумали противники? Они печатают, что Ф. Б. навязывается на дружбу после смерти. Хитро! Быть может, кто-нибудь, не бывавший никогда в столице или вовсе не знающий отношений и положения в свете Ф. Б., и поверит, а этого и довольно противникам! И это называется критикой!!! Мы раз навсегда сказали в предисловии к нашим “Воспоминаниям”, что никому никогда не навязывались в дружбу, особенно русским литераторам, и пояснили дело, следовательно почитаем излишним повторять однажды сказанное. Когда мы пишем о современности и современниках, то говорим в виду свидетелей, и пусть же они уличат нас в неправде печатно , за подписью своего имени . Когда дойдем в наших “Воспоминаниях” до вступления нашего на литературное поприще, тогда представим снимки собственноручных писем к нам тех, с которыми мы находились в каких-либо сношениях, и публика убедится в истине. Не смешно ли требовать от современного писателя, чтоб он не говорил об умерших знаменитостях? Ужели должно говорить о живых? “Отеч[ественные] записки” удивляются даже, что мы при жизни нашей печатаем наши “Воспоминания”! Им кажется это небывальщиной. Кто пишет правду, тот может говорить ее при жизни своей, и сомнения противников еще не улика в неправде. Требовать от живого человека, чтоб он не говорил о виденном и слышанном, и при этом не вмешивал своего лица, значит желать, чтоб никто не издавал ни путешествий, ни приключений своих, ни записок, т. е. желать, чтоб все материалы к истории, этнографии, статистике и т. п. издавались после смерти автора. Нелепость!» ( Ф. Б. Журнальная всякая всячина // Северная пчела. 1846. № 105. 11 мая).