Юзеф Крашевский - Старое предание (Роман из жизни IX века)

Добек шумно вздохнул, дико поводя глазами.

— А немец, который был с вами? Что с ним сталось? — допытывались старейшины.

— Не мог я больше терпеть его подле себя, — сказал Добек. — На привале я зажарил его на горячих угольях для волков, но, пожалуй, и они им побрезгуют.

Все слушали молча, с величайшим изумлением, однако вскоре стали задавать вопросы — о поморянах, о немцах, о том, как вооружены неприятельские войска, что говорили князья, как и куда полагали выступать. Добек рассказал, как спешили они собрать подкрепление, готовясь двинуться обычным путём на Ледницу, куда уже посланы передовые отряды, дабы отрезать полянам путь к границе.

Стало быть, и им следовало поспешить, чтобы не дать врагу себя обогнать. Судя по тому, что Добек слышал и видел в лагере, дружина Лешеков по числу людей не могла сравниться с собранным Пястуном войском и страшна была только оружием. Старейшины, приободрившись, загорелись желанием поскорее ринуться в бой и чуть свет по сигналу бесшумно повели свою рать к озеру Леднице.

Полями, лесами и глухими чащобами молча, словно боясь всполошить зверя, подвигались к озеру вооружённые отряды. Во время похода воеводы, выступившие с разных сторон, почти ничего не знали друг о друге, однако, непостижимой волею судеб, все вышли на равнину из окружающих её лесов в один день и час. Можно было счесть это счастливым предзнаменованием, и если бы не приказ соблюдать тишину, радость исторгла бы из груди воинов громкий единодушный крик.

Пястун, поднявшись на пригорок, обозревал войско: общины и округи шли стройными рядами — отряд за отрядом.

Решили задержаться здесь до следующего дня в ожидании неприятеля, а если бы он не появился, двинуться всей ратью к поморской пуще.

Было ещё рано; после прохладной ночи настало осеннее утро — не жаркое и не холодное; в лесу на листьях ещё лежала роса, в поле весело светило солнце. Стягивавшиеся с трех сторон отряды только начинали строиться, когда военачальники, стоявшие на пригорке, заметили на опушке с противоположной стороны вооружённые толпы, выходившие из лесу.

То были Лешеки со своим войском.

Они не предполагали, что поляне ждут их тут в боевой готовности, и первые группы, показавшиеся из лесу, увидев расположившийся в равнине лагерь, остановились как вкопанные.

В неприятельских войсках произошло замешательство, конники поскакали в разные стороны, чтобы разведать силы противника.

В обоих станах царила глубокая, торжественная тишина.

Поляне нимало не испугались врага, даже не сдвинулись с места. Да и поморянам, хотя они и рады были бы отступить, бежать было поздно.

Итак, в этой долине у озера Ледницы должен был разыграться решительный бой между князьями Лешеками и кметами. Молодые князья верили в немцев, которые с ними шли, и в силу своего оружия; может быть, надеялись и на измену, обещанную Добеком, и отдали приказ начать наступление. Рать их, сначала небольшая, на глазах у Пяста стала расти, вытягиваться и шириться, надвигаясь на полян он стоял со своими воеводами и смотрел, не давая никаких приказаний.

Лешеки, сперва наступавшие в молчании, уверясь в превосходстве своих сил, вскоре дали знак поднять крик для устрашения противника. Дикий вопль пронёсся по шеренгам. Поляне все ещё безмолвствовали.

Возле Пястуна стояли воеводы — шестеро седовласых старцев с белыми бородами; они молча смотрели, как вражеская рать росла и угрожающе разбухала.

Один из старцев был Стибор, приведший войска с Варты, человек сильный, мужественный, с величавой осанкой, мудрец и воин, молчаливый, стойкий, суровый к себе и к другим. Он сидел на коне, слегка ссутулясь, а ветер развевал, как гриву, густые, буйные его кудри, которые он никогда не покрывал шапкой. На открытой волосатой груди его виднелись рубцы от старых ран.

В руке он держал окованное железом копьё, а на шее носил старинные медные обручи, в которых ещё ходили его деды.

Рядом стоял другой старец, почти такой же белый, но у этого ещё кое-где пробивались светлые пряди некогда рыжих волос и лицо осталось свежим и румяным, хотя годами он был старше Стибора: звали его Нагим. На голове у него была высокая шапка из волчьей морды. Горячая кровь ещё играла в нём и сказывалась в нетерпеливых движениях. Глаза перебегали со своих на врагов, из уст вырывались ругательства и проклятия. Если бы командовал он, то давно бы они ринулись на поморян не дав им развернуться. Рука его то сжималась, то разжималась, как будто копьё жгло ему ладонь. Он подбрасывал его и ловил, а конь, словно разделяя чувства своего господина, взвивался под ним на дыбы, натягивая поводья, которые с трудом могли его сдержать.

За ним стоял Лютый, воевода междуречан, высокий, сухощавый, с жёлтым, почти голым черепом, низким лбом и маленькими чёрными глазами на бледном лице. Был он охотником таким же неистовым, как и воином, и не раз по собственному почину вторгался с кучкой людей в пределы Поморья, беспощадно опустошая все на своём пути. К копью он не привык и ходил с огромным молотом в руке и с заткнутой за пояс секирой, ибо в те времена военачальники не только отдавали приказания, но и сами шли в бой, ведя за собой войска.

Четвёртый был Болько Чёрный, за которым это прозвище сохранилось с тех пор, когда волосы и борода у него были, словно вороново крыло. Ныне их сильно тронула седина. На маленькой голове его с крутым нависшим лбом волосы курчавились шапкой; был он широк в плечах, коренаст и очень силён. Загорелое лицо его почти сплошь покрывала густая растительность. Болько Чёрный редко открывал рот и говорил только по необходимости — коротко и повелительно. Славился он трудолюбием, а не красноречием, не любил и слушать праздные слова, и никто не видел, чтобы ой сидел сложа руки дома или вне дома. Если не было у него другой работы, он строгал цепы.

По другую сторону стоял Мышко Кулик, как все в его роду, отличавшийся могучим сложением и здоровьем, горячий в бою и в словесной схватке, упрямый и неустрашимо смелый. Все знали, что если он в чём-нибудь упрётся и скажет, что оно должно быть так, то ни за что не отступится, хотя бы пришлось поплатиться жизнью. Ладить с ним было трудно, но если уж он с кем заводил дружбу, то был предан во всем и до конца. Однако ничто не веселило его так, как битва. И теперь, зная, что идёт в бой, он улыбался, словно в предвкушении приятнейшего удовольствия.

Последний, младший из воевод, Порай, едва сдерживая коня, смотрел на Пястуна, дожидаясь, когда он даст приказ идти в наступление.

То был муж во цвете лет, с сверкающими весельем глазами и улыбкой на лице; в седле он сидел на диво ловко, как будто сросшись с конём, был пышно разодет и увешан блестящими украшениями, к которым питал пристрастие. Всюду, куда бы он ни явился, ему хотелось быть первым, и он добивайся этого, не щадя сил и трудов. Несколько раз уже он шептал князю, что пора дать сигнал к бою, но Пястун медлил, обозревая несметные полчища, которые тянулись из лесу непрерывным потоком, все продолжая множиться, как будто их рождала пуща.