Юзеф Крашевский - Старое предание (Роман из жизни IX века)

Между тем как другие нередко имели по нескольку жён, что в ту пору не возбранялось, у Пястуна была одна, и он не держал её в рабском подчинении, как другие. Они ладили между собой во всем, и люди не видывали более согласной четы.

Тут трудились с утра до ночи, и сам хозяин редко сидел дома, а если это случалось, значит у него была какая-нибудь работа.

Доман и Виш, продиравшиеся сквозь чащу, чтобы никто их не видел, добрались до Пястуна только на следующее утро. Они встретили его с кузовком за плечами по дороге в лес. Виш слез с коня и поздоровался.

— Мы к вам, — сказал он.

— Пойдёмте в избу, — пригласил их хозяин.

— Сядем лучше где-нибудь в стороне под деревом, дом ваш на виду, частенько захаживают чужие, а нам надо потолковать наедине…

Пястун поглядел на него с удивлением, но не стал перечить, а показал рукой на полянку в лесу, где стоял сарай для сена, такой, какие встарь назывались в славянских странах одринами. В распахнутые настежь ворота одрины и сквозь щели в плетёных из хвороста стенах можно было увидеть, если бы кто-нибудь подошёл. Внутри лежали две сосновые колоды, словно их нарочно сюда принесли, чтоб было на чём посидеть.

Лошадей пустили пастись на лужайку, а сами уселись под крышей в одрине, где не так припекало. Пяст, не проронивший ещё ни слова, снял с шеи кузовок, открыл его и, достав хлеб и сыр, положил их перед гостями, но им было не до еды.

Виш первый заговорил:

— Вы живёте возле самого городища, под боком у Хвостека, так что вам нечего много толковать о том, что делается с нами и у нас… Мы пришли к вам за советом… Надо созывать вече…

Виш остановился, но хозяин слушал его безмолвно, а Доман, разгорячась, прибавил:

— Если мы заблаговременно чего-нибудь не надумаем, он перебьёт нас всех до одного… Надо обороняться… По старинному обычаю, прежде всего нужно собрать старейшин…

Пястун все ещё молчал; тогда Виш стал пространно говорить о том, как бывало встарь у них в общинах, и что делается ныне, и как князья из военачальников пожелали стать господами на немецкий лад, и о том, как терпит народ от расплодившихся княжат, и что надо немедля искать спасения от них.

Пястун дал ему договорить, не прерывая его ни одним словом; и Виш и Доман подробно изложили все и, наконец, умолкли, ожидая, что скажет Пястун. Он долго думал, подперев руками поникшую голову, и, наконец, заговорил:

— Я кое-что расскажу вам о давно минувших временах… Вы, верно, слышали от ваших отцов, а отцы ваши слыхали от своих отцов, что встарь речь наша распространялась далеко за Лабу, до Дуная и за Дунай, до самого синего моря, а на запад — до Чёрных Гор [32]. То были счастливые времена, когда мы были одни среди беспредельных просторов, а соседям нашим было что делать у себя дома. В ту пору мы ходили не с мечом, а с гуслями, возделывали землю, жили в открытых домах и управляли в своих общинах без всяких князей. Давно миновало то время… С моря вторглись одни, с гор стали нападать другие… с оружием в руках, подневольные, но хорошо обученные люди… Мы должны были обороняться… Кончилось наше счастье, кончились песни и покой… Мы вынуждены были принять заморских вождей, возводить башни, строить городища и сражаться… А старая свобода все не забывалась… князь был нам врагом… И что же?.. Вот наше племя понемногу стали вытеснять немцы и уже вытеснили с родного пепелища и день ото дня у нас выбивают землю из-под ног…

Пястун умолк и, подумав, прибавил:

— От князей избавимся, так немцы сядут нам на шею…

Виш встрепенулся.

— Не избавиться мы от них хотим, — сказал он, — а Хвостека заменить кем-нибудь другим… Вы-то знаете не хуже нас, что он первый держит сторону немцев… весь род его сердцем к ним тянется… Мы найдём другого… Довольно уже пролито нашей крови… Надо сзывать вече…

Хозяин снова промолчал.

— Надо и вече сзывать, и князя надо сменить, — наконец, сказал он, — да уж очень не легко и то и другое. Трудное дело вы затеяли, это всё равно, что голой рукой залезть в улей… Одни плачут от Хвостека, другие стеной стоят за него… так мы к согласию не придём… а покуда мы будем грызться между собой, немец достанет языка и нападёт на нас врасплох… Вече нам нужно, да только согласное, какие бывали в старину, когда отцы наши собирались… Сзывайте вече…

Все трое принялись перечислять, кто мог пойти за Хвостеком, а кто против него, и насчитали немало таких, что могли встать на сторону князя, хоть и жесток он был и никому доброго слова не сказал.

Тайная беседа затянулась до вечера. Потом все вместе отправились в избу и уселись возле очага. Но едва успели они переломить хлеб, как на пороге показался маленький, коренастый человечек, с коротко остриженной головой и кошачьими глазами, затянутый в узкую сермягу. При виде его все сразу умолкли. То был княжий слуга, которого везде знали, потому что он всю жизнь был на побегушках у князя. Его боялись и в городище и в округе: он умел неслышно подползти, умел подслушать, подсмотреть и донести князю всё, что выведал. Ничто не могло укрыться от его глаз… Он, как дикая кошка, карабкался на деревья, когда ему нужно было незаметно подслушать, забивался между ветвей, прокрадывался в лисьи норы, зарывался в стога сена, залезал в осоку и камыши… Где бы он ни появился, приход его всегда предвещал недоброе. Злобная эта змея никогда не возвращалась в городище без добычи, а добычей его были жалобы, о которых он наушничал Хвостеку.

В дверях, оскалив белые зубы, хохотала разинутая пасть.

Стоя на пороге, Зносек осматривал горницу. Он поздоровался с Пястуном и, не промолвив ни слова, сел на лавку, пристально оглядывая гостей… Все молчали, только хлопотавшая у огня Репица, по женской робости трепетавшая перед карлой больше, чем Пястун, подала ему кружку пива. Гнусный урод взял её, странно поглядел на хозяина и гостей и тихонько захихикал, словно смеясь про себя.

— Матушка Репица, — заговорил он хриплым голосом, — сердце у вас добрее, чем у других. Вы одна сжалились надо мной, а больше никто меня не жалеет и все ненавидят. А в чём моя вина? Что я кому сделал?.. Разве я такой уж злой, как говорят? Я никому не выкалывал глаз… и никого не околдовал… каждому готов услужить… всех слушаюсь. А меня пинают ногами, плюют на меня… всякий рад бы меня задушить… если б мог…

И Зносек мерзко засмеялся, прихлёбывая из кружки.

— Откуда же ты знаешь, что люди желают тебе зла? — спросил Пястун.

— По глазам вижу! Ого, — говорил карлик — у меня, Пястун, собачий нюх. С минуту помолчав, он снова заговорил: — Слыхали вы новость?

— Какая ещё новость? — спросил хозяин.

— В городище у милостивого господина готовится великий пир и великая радость… Надоели нам распри да раздоры… Князь хочет помириться с роднёй… того, которому выкололи глаза, выпустит, пусть себе идёт на все четыре стороны. Кто знает, может, у него и отрастут глаза? Дядьев и племянников князь пригласит в городище, и мы выпьем за мир и согласие на веки веков!