Юзеф Крашевский - Старое предание (Роман из жизни IX века)

Люди собирались — и поспешно разбегались по домам.

Опасность гнала в леса, голод прогонял обратно: потравленные, вытоптанные поля давно запустели.

Все больше становилось таких, что сожалели о Хвостеке. Мышки годились, когда требовалось разрушать: строить они не умели.

Едва расходилось одно вече, так ничего и не достигнув, как уже рассылались вицы на другое. Иной раз стекались толпы народу, но случалось, притащится всего несколько человек. А тем временем на рубежах без удержу буйствовал меч и огонь.

— Созывали старейшин — советуйте! Старики охали и вспоминали, как оно бывало в давно минувшие времена.

— Старики теперь ни к чему, — говорили люди, — молодых надобно созывать.

Собирались молодые, за разговорами о войне и охоте попусту теряли день, а вечером… распевали песенки про девушек.

Когда являлось много Лешеков, уходили прочь Мышки, но если их оказывалось больше, Лешеки уводили своих.

Что делать — никто не знал, однако что-то надо было делать.

Однажды вечером, когда в Хвостековом городище вече снова окончилось пустыми жалобами, вдали показались два незнакомых всадника, но едва они приблизились, многие узнали тех самых чужеземцев, с которыми пировали на постригах у Пяста.

Все как раз собирались поесть и отдохнуть после пререканий и криков, длившихся целый день, и один из Мышков пригласил приезжих принять участие в общей трапезе.

Путники спешились и, подойдя, благословили собравшихся во имя единого бога.

Перед ними поставили лепёшки, мясо, пиво и мёд. Однако к мясу в тот день они не хотели притрагиваться и только отломили по кусочку хлеба, запив его несколькими глотками пива.

Младший гость, заметив, что все сидят мрачные, с угрюмыми лицами, спросил, какова причина смуты, царившей в Полянских общинах, и чем сами они столь сильно удручены.

— Как же нам не печалиться, — отозвался старый Стибор, — если от одного зла мы избавились, а другое нажили. Не хотели мы неволи, а настала смута. Выгнали мы из городища лихое племя, что нас притесняло, а другого не можем выбрать. Страну нашу опустошает враг, а мы не в силах её защитить…

— Поистине, великое зло для вас, ведя войну, не иметь вождя, — сказал младший гость. — Мы объехали много земель — от Дуная до Лабы и Одры, но не видели ни одной, где бы не было князя, короля иль вождя. Саксы и франки напирают на нас со всех сторон, и нам надо обороняться — либо, как бодричи, держать их сторону против своих, либо объединиться со своими против них. Иначе все мы попадём к ним в неволю… Отчего же вы не можете выбрать себе вождя?

— Оттого, — отвечал Стибор, — что вождём хочет быть каждый, и каждый боится, что если им будет другой, вчера ещё равный ему, то завтра же он станет его притеснять.

Младший гость призадумался.

— Если не могут договориться знатные, — сказал он, — ибо завидуют и страшатся друг друга, то почему вам не выбрать из своей же братии человека бедного и малого, но достойного уважения, и его возвеличить?

Все умолкли, поражённые тем, что чужие люди советовали им то же, что гласило прорицание. Многие переглянулись, а Стибор спросил:

— Было ли и вам прорицание, что должно нам выбрать бедного?

— Нет, — ответил младший, — но кто в бедности и смирении был честен, тот, и когда выпадет ему счастье возвеличиться, сумеет быть справедливым…

— А ведь беден и тот, что оказал нам гостеприимство во время постригов сына, — вмешался старший, — однако все вы его почитаете. Почему бы ему не быть вашим князем? Разума у него хватит.

— Пястун!.. — закричали со всех сторон. — Пястун! И, словно вдруг прозрев, все заговорили о нем, хотя среди кметов он был одним из самых бедных.

Близилась ночь, и чужеземцы, распрощавшись со всеми, вскоре уехали, чтобы до темноты найти себе пристанище.

Долго ещё на вече совещались, но уже без криков, а кое-кто, сев на коня, прямо отсюда поехал к Пястуну.

Старик как раз стоял у ворот, встречая возвращавшийся с пастбища табун лошадей, которые при виде хозяина радостно ржали. Он смотрел, как жеребята жались к матерям и как резвились и кусались стригунки. После посещения чужеземцев и падения Попелека в голову ему часто приходили странные и невесёлые мысли.

Подъехав к воротам, кметы — а были то Стибор, Болько и один из Мышков — соскочили с коней и, поздоровавшись с хозяином, вошли во двор.

— Рад гостям, — весело встретил их Пястун, — милости прошу отдохнуть под моим кровом… только вот попотчевать вас мне почти что нечем. В доме у меня пусто… покуда что-нибудь соберут, переломим с вами хоть сухой хлеб… С добрыми ли вестями вы едете, выбран ли господин?

Гости переглянулись и вздохнули.

— Господина нет у нас и поныне, зато воли чересчур много. А тем временем несытые поморские волки разоряют нашу страну, и никак от них не оборонишься. Передохнуть не дают… Да оставшиеся Лешеки наступают все с новыми полчищами… А мы тут попусту теряем время.

Вдруг Болько перебил его:

— Вы и на вече не хотите с нами идти из-за своих пчёл? А ваше мудрое слово большой вес имеет у людей.

— Поможет ли слово там, где говорила кровь, да и той не послушались? — тихо ответил Пястун. — А я человек маленький и бедный…

Услышав из уст его слова, совпадающие с прорицанием Визуна и советом чужеземцев, все трое опять переглянулись, как будто сама судьба говорила его устами: «Я человек маленький и бедный!»

Благоговейный ужас охватил их, словно такова была воля небес и богов, чтобы избрали они не иного кого, а этого старца.

— Завтра последний день нашего веча! — вскричал Болько. — Не может того быть, чтобы вы не пошли с нами. Мы явились сюда за вами, все вас зовут, и вы должны пойти… Если вы не придёте, вече снова разойдётся, и наступит великая смута…

Старик ничего не ответил.

Все ещё сидели, вздыхая, когда на пороге показался бледный, полубольной Доман, возвращавшийся с Ледницы.

По лицу его сразу можно было увидеть, что он перенёс, хоть бы сам он ничего не сказал. Здесь уже кое-что слыхали о постигшем его несчастье, и все обступили его, расспрашивая, что с ним произошло и как он спасся от поморян.

Доман стал рассказывать, как не успел он справить свадьбу, когда напали поморяне под предводительством Лешеков. Показывая шрамы от стрел и впившейся в тело верёвки, он с возмущением и обидой призывал к мщению.

Без конца расспрашивали его кметы, как он сумел бежать и спастись. Они с трудом поверили, что он сам, без чьей-либо помощи, доплыл до острова.

Задавали ему вопросы о поморянах и их войсках, о Лешеках и немцах, о том, как они вооружены и не грозятся ли захватить их края. Доман на все отвечал, стараясь внушить другим переполнявшую его сердце жажду мщения. Кметы разгорячились, и из уст их посыпались угрозы.