Константин Широков - Не оставляя

Оглядываясь по сторонам, я только и успел, что глотнуть прохладный чистый воздух, как старенький микроавтобус, газанув, помчался порожняком обратно в город, оставив за собой быстро таявшее голубое облако выхлопного газа. Когда автобус скрылся за ближайшим изгибом шоссе, я, проследив все другие видимые изгибы, заметил, что шоссе в том месте, где я стоял вовсе не заканчивалось, а сворачивало за остановку, где подобие узкого зелёного туннеля в зарослях кустов и деревьев вело, по-видимому, в чащу леса. Никаких разъясняющих указателей на этом ответвлении не было.

Компания замаскированных под туристов лазутчиков, взвалив на себя рюкзаки и позвякивая чем-то металлическим (это могло бы и насторожить), уверенно проследовала в этот зелёный тоннель и быстро там скрылась.

Справа от остановки за красивым кружевным решетом металлического забора в убегающей перспективе зелени каких-то ветвистых, но невысоких деревьев, поверх которых кое-где возвышались и остроконечные шпили кипарисов, виднелось светлое трёхэтажное здание. Часть окон ослепительно бликовало на солнце. На крыше здания, по центру, виднелся небольшой, но броский транспарант со знакомым жизнеутверждающим лозунгом (белым по ярко-красному) «Миру-мир!». Крыша ещё одного здания поменьше выглядывала из зелени значительно левее первого. За ним тоже было какое-то строение. Выгоревшая на солнце вывеска недалеко от входа гласила, что передо мной школа-интернат пансионного типа.

«Наверное, это и есть то славное учебное заведение, куда мне предписано явиться», – ответил я сам себе, на возникший вопрос. Следующая уже большего размера и более нарядная вывеска у красивой металлической калитки и массивных железных ворот гораздо нагляднее подтвердила краткую информацию на первой. Мимоходом ознакомившись и с ней, я направился к ближайшему зданию. Шёл я по асфальтовому тротуару, а потом по брусчатой дорожке с застывшими по бокам навытяжку молодыми кипарисами и аккуратно подстриженными кустами, источавшими какое-то уже знакомое мне мягкое приятное благоухание. Солнце только начинало припекать, и я подумал, что Даша, наверно, в это же самое время в городе подходит к музею, чтобы выяснить судьбу своего словаря, а посему не за горами было моё приятельское и не слишком обременительное (я всё-таки на это надеялся) общение с ним.

За пологим спуском где-то справа слышались звонкие голоса. Пройдя ещё чуть дальше, я поверх кустов увидел небольшую спортивную площадку и теннисный корт, где в ярких лучах солнца в белых спортивных майках и синих шортах две худенькие симпатичные девчонки тринадцати-четырнадцати лет учились подавать через сетку теннисный мяч. При каждой неудачной теннисной подаче они громко что-то обсуждали между собой, смахивали ладонями с разгорячённых лиц капельки пота, звонко смеялись и показывали друг другу какие-то круговые движения ракеткой. Интернатского физрука Игоря Николаевича, о котором тепло говорила Даша, на площадке не было – видимо, дав задание своим подопечным, он предпочёл на солнце не париться.

Мне тут же пришла мысль, что эти увлечённые теннисом младшекурсницы, задержавшиеся по какой-то причине на каникулах в интернате, скорее всего, даже рады, что физрука нет рядом и он не мешает им весело проводить время.

«Эй, чемпионки! – громко крикнул я. – А где тут у вас учебный корпус?»

Учебно-административный корпус маячил прямо передо мной, да и брусчатая дорожка вела, как я понимал, именно к нему, что, конечно же, делало мой вопрос откровенно излишним. Видимо, просто захотелось, направляясь к маячившему зданию, бросить мимоходом пару фраз юным первокурсницам. Так сказать, обозначить своё появление и попутно на всякий случай заметить им, что я тоже большой любитель помахать ракетками и даже был чемпионом школы по теннису, правда, по настольному, что, впрочем, было не так уж и важно для шутливого обмена ничего незначащими фразами. Но шутливого общения не получилось.

Одна из девчонок на мой вопрос показала язык, а другая, сердито обернувшись, махнула теннисной ракеткой в сторону близстоящего здания и изготовилась принимать подачу своей соперницы, тем самым как бы давая понять мне, что я отвлекаю их от дела. И всё же я пожелал им на прощание заняться настольным теннисом. Ответом были всё те же короткие сердитые взгляды.

«Лучше б эти девчонки загорали на ухоженной нежной травке или ловили бабочек в кустах, чем изнуряли себя беготнёй на солнцепёке!» – это я уже подумал, когда подходил к зданию.

На площадке учебного корпуса рядом с монументальным высоченным флагштоком, в верхней части которого из-за безветрия алый шелковистый стяг висел как-то уж совсем не оптимистично и скучно, стояла какая-то мебель – в основном учебные столы. А рядом у широко распахнутых дверей в сильно выгоревшем на солнце рабочем халате голубоватого цвета со следами пятен жёлтой краски на корточках сидел далеко уже не молодой человек и кистью размешивал в пластиковом ведре сероватую известковую жидкость для побелки деревьев. Седые очень длинные его волосы были собраны на затылке в тугой серебристый пучок, который, истончаясь, кудряво извивался чуть ниже плеч, как у какого-нибудь самого настоящего хиппи. Глянув на меня, среброволосый хиппи неторопливо поднялся с корточек и интеллигентно поинтересовался куда я направляюсь. Услышав о двадцать первом кабинете, он подробнейшим образом изложил, как пройти в левое крыло здания и где расположена двадцать первая аудитория, в которой, как он словоохотливо тут же доложил, уже сделан ремонт и заменены учебные столы и где сейчас, по-видимому, идёт занятие.

Вежливо поблагодарив седовласого садовника (по-видимому, это был именно он) за его вряд ли так необходимый мне в эту минуту исчерпывающий доклад, я прозорливо предположил, что Стелла Александровна занималась там сейчас с отстающими. «А с кем же она должна заниматься в каникулы, как не с двоечниками!» – так же мысленно согласился я с таким вполне обоснованным предположением. Себя, конечно, к данной категории я не причислял, но ещё раз вспомнил отца, уверявшего меня перед отъездом своим неожиданно прорезавшимся высоким тенором, что у тётушки в её замечательном заведении следы двоечников, как и прочих ископаемых, испарились ещё в мезозое. Насчёт ископаемых он, пожалуй, был прав, а вот по поводу двоечников, видимо, сильно погорячился.

Большие круглые часы на стене в вестибюле первого этажа над мозаичным панно бравого пионера с горном в руке показывали без четверти десять. Они сильно отставали. В этом я был более чем уверен, потому что мои наручные командирские ещё никогда меня не обманывали и показывали сейчас ровно десять. Я с удовлетворением отметил, что прибыл вовремя, словно курьерский по расписанию. Жаль, что тётя не отметит сей факт, потому как она где-то сейчас ораторствует на совещании и, наверное, убедительнее всех выбивает для своего заведения что-нибудь из учебного оборудования, типа новых стульев – столы-то, как я видел на входе, уже благополучно доставлены. И может быть, впервые я с пробудившейся гордостью за свою тётушку-директрису подумал о том, что она ведь вот так почти случайно, можно сказать, мимоходом и без особых на то притязаний вдруг предстала передо мной совсем с другой стороны. Предстала не только довольно-таки успешным педагогом-администратором, о чём я приблизительно знал и от отца, – но и вместе с тем она предстала весьма и весьма неплохим деловым или, как говорили в то время, пробивным человеком, оперативно решающим множество проблем сугубо хозяйственного порядка. И это –несмотря на внешнюю мягкость, неуёмную и излишнюю на первый взгляд говорливость по любому поводу и даже порой прилипчивую надоедливость. «Но главное, наверно, в том, – подумалось мне, – она, как никто другой, умеет мягко ненавязчиво убеждать – и не только на своих совещаниях…» Это как раз я мог подтвердить на собственном опыте.