Константин Широков - Не оставляя

Изумительно роскошный альбом, обёрнутый золотистой подарочной бумагой и перевязанный яркой пурпурной лентой, мне полагалось торжественно вручить с краткой умной речью, которую, по замыслу отца, я должен был придумать экспромтом, чтобы показать ей, что ещё не всё так безнадёжно со мной.

Конечно, не скрою, я испытывал тихую радость, живо представляя, что скоро буду там, где растут кипарисы, кричат чайки, а тёплое ласковое море с самого утра призывно манит на золотой песок пляжа. Но сама мысль, что за мной, судя по всему, будет весьма бдительный присмотр, несколько сдерживало от открытого выражения восторга. Эта мысль сразу же вступала в противоречие с видами на предстоящий отдых, совсем не вписываясь в красивое южное кино, единственным режиссёром которого я видел только себя.

Скорее всего, именно поэтому, когда уже из окна вагона я смотрел на сдвинувшееся и плавно отъезжающее здание вокзала и удаляющуюся фигуру отца, долго махавшего на перроне зажатой в руке газетой, и на следующий день, когда примелькался однообразный ландшафт южных степей, так назойливо всплывала картинка, будто неторопливая очень властная и выразительная пожилая дама, чем-то, может быть, и напоминающая мою тётушку, в задумчивости сидит в методическом кабинете своего образцового заведения и весьма тщательно и скрупулёзно составляет развёрнутый до мелочных подпунктов подробнейший план моего пребывания у неё в гостях. Или же, как она уже на скамье перрона небольшого провинциального вокзала под палящими лучами южного солнца, обливаясь ручьями горячего пота, с завидным вдохновением дополняет всё тот же дотошно-въедливый план, чтобы ещё разнообразнее и с большей пользой занять досуг своего незаметно выросшего племянника, который между тем уже переминается с ноги на ногу за её спиной, от робости забыв свою тщательно подготовленную и выученную наизусть речь и не знает, как себя обнаружить и по возможности представить.

Но в действительности, несмотря ни на что, несмотря даже на минутные сомнения, мелькавшие в моём сознании в виде пугающих картинок, родная тётя предстала именно такой, какой и была в моих представлениях, учитывая, прежде всего, непередаваемый шарм всё тех же пожелтевших фотографий.

Из окна останавливающегося вагона я сразу узнал её, торопливо выходящую из дверей вокзала и вскоре на миг пропавшей в небольшой по-южному очень пёстрой толпе встречающих. Старые фото, которые я разглядывал накануне, вполне соответствовали и теперешнему её внешнему облику, несмотря на то что прошло уже немало лет.

Слегка сухощавая, среднего роста и довольно подвижная, с неисчезающим задорным блеском в глазах, моя немолодая тётя действительно прекрасно выглядела для своих лет.

Когда я сошёл с поезда, она, на удивление быстро разглядев и признав меня, с необыкновенной резвостью подлетела ко мне и, бесконечно обнимая и осыпая поцелуями с возгласами: «Как же ты похож на отца! Какой ты стал большой! Как возмужал!» – настолько ошеломила меня своим напором, что всю дорогу до её дома я чувствовал сильное смущение и толком не мог отвечать на её расспросы.

Говорила она певуче и быстро и, как мне показалось, много. Наверное, эта её манера говорить и сама речь явились результатом долгого проживания здесь на юге, где все немного растягивают слова почти нараспев и при этом любят говорить помногу. Особенно это заметно было, когда, расспрашивая меня и выслушивая мои немногословные ответы, она пускалась в довольно-таки продолжительные экскурсы в прошлое, овеянные ностальгическими переживаниями, то вдруг прерывалась, чтобы выяснить, о чём я задумался, что хочу сказать, попутно вставляя на то какую-нибудь реплику, или опять с неподдельным интересом начинала расспрашивать меня о чём-нибудь.

Порой я не мог даже уследить за непривычным для меня разбросом её мыслей. К тому же она и спрашивала и тут же сама себе отвечала и почти одновременно с этим продолжала рассказывать, говорить, как бы сразу обо всём, дотошно всем интересовалась – даже нашим котом, которого ни разу в жизни не видела, но который, видать, был упомянут отцом в каком-то письме.

Несмотря на увесистую сумку с вещами, я довольно быстро шагал за ней, а она, не прекращая говорить, успевала забежать то с одной стороны, то с другой, пытаясь помочь мне нести сумку, которую я каждый раз предусмотрительно перехватывал в другую руку, противоположную от неё. Мимоходом она вставляла что-то и об улочке, с которой мы свернули в переулок, и о старом здании, где висела мемориальная доска. На уцелевшие зубья полуразрушенной крепостной башни, маячивших поверх крыши одноэтажного особнячка, она также обратила моё внимание, когда мы проходили мимо, и даже успела в двух словах пересказать многовековую её историю.

Чувствовалось, что тётя очень любила свой небольшой уютный курортный городок и по-настоящему гордилась им.

Я успел заметить, что городишко действительно был не ахти какой в смысле размеров, но на удивление был очень чистым и ухоженным. Узковатые, на мой взгляд, улицы, казалось, утопали в буйной зелени. А некоторые дома и сами представляли собой сплошную зелёную стену, из-за того, что жильцы культивировали на балконах и окнах какие-то необыкновенно густые вьющиеся побеги.

Когда мы наконец пришли в её огромную четырёхкомнатную квартиру, я, хотя и знал от отца, что найду здесь неплохую библиотеку, все ж немало был удивлён количеством книг и весьма необычной для меня обстановкой. Вся квартира вплоть до спальни была обставлена массивной старомодной мебелью тёмно-коричневых тонов. Взгляд, брошенный в любом направлении, большей частью натыкался на габаритные шкафы с книгами, альбомами, журналами всевозможных изданий. Книги были везде, даже в просторном холле и на полках в широких коридорах, что отдалённо привносило в эту квартиру атмосферу некоего книжного запасника, обосновавшегося по какому-то особому стечению обстоятельств на втором этаже старого жилого дома.

«Андрюша, в твоём распоряжении вся моя библиотека. Эти книги я собирала больше сорока лет, – с гордостью объявила тётя, увидев лёгкое изумление на моём лице от обилия книг, – можешь наслаждаться!» Она произнесла эти волшебные слова и ушла хлопотать на кухню, всё ещё находясь в состоянии радостного возбуждения от моего появлении в её размеренно-одинокой и довольно однообразной, как я полагал, жизни. Я же, осваиваясь на новом месте, постарался последовать её совету.

Наугад выбранный тяжёлый фолиант сразу же заинтересовал меня своими почти объёмными репродукциями греко-римских скульптур, где три юные грации на одной из страниц более всего привлекли моё внимание своей обезоруживающей беломраморной наготой и даже несколько сбивали с мыслей, связанных в основном с нетерпеливым желанием поскорей увидеть море, к которому по настоянию моей тёти я мог отправиться только после хорошего домашнего обеда и краткого послеобеденного отдыха. Здесь на юге полуденный отдых, по её мнению, в час самой сильной жары даёт бодрость на весь оставшийся день. Пришлось подчиниться её уставу, упрямиться в чужом монастыре я не мог, да и не было резона.