Сосэки Нацумэ - Ваш покорный слуга кот

Так размышлял я и восхищался ходом своих мыслей. Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.

— Сэнсэй.

Хозяин твердил нудным тоном все одно и то же: «Не знаю, как с тобой быть…» Когда его окликнули, он обернулся. Он взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин, не двигаясь с места, сказал:

— Входи же.

— У вас, кажется, гость, — все еще оставаясь за фусума, заметил Кангэцу-кун.

— Ничего, заходи.

— Я, собственно, пришел за вами…

— Куда? Опять в Акасака? Нет, уволь. В прошлый раз ты затаскал меня до того, что у меня ноги одеревенели.

— На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.

— На какую там еще прогулку? Да входи же ты.

— Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.

— На что это тебе? Иди сюда.

Кангэцу— кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.

— Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?

— Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.

— Еще чего!

— Деревья в зоопарке, — объяснил Кангэцу, — кажутся в это время джунглями, становится жутко.

— Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.

— Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.

— А зачем все это ощущать?

— А вот когда все это ощущаешь, вдруг заревут тигры!

— Так уж и заревут по твоему приказанию?

— Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими… [150]

— Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?

— Кажется, так говорят, когда бывает страшно.

— Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?

— И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.

— Да, это ужасно страшно.

— Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.

— Право, не знаю, стоит ли… — Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.

Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:

— Сэнсэй, как же мне быть?

Кангэцу— кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.

Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.

— Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.

— Что вы! Я не хочу.

— Почему? — изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.

— Не хочу, и все. — Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».

— Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.

— А я вот не хочу! — сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.

— Нечего тут стесняться, — сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.

— Ах, что вы делаете! — воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.

— Ну вот, что ты сделала? — сказала хозяйка.

— Ах, что я наделала! — воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.

Кангэцу— кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:

— О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?

— Женщины клеили. Правда, хорошо?

— Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?

— Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить замуж.

— Скажите пожалуйста! — сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. — Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.

— Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.

— Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.

— Да, да, конечно, — осторожно поддакнул хозяин. Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал:

— Что, уже уходишь?

Уныло волоча ноги, обутые в гэта, Буэмон поплелся за ворота. Бедняга, если он ни в ком не найдет сочувствия, то наверняка напишет предсмертные стихи и бросится в водопад Кэгон. И все потому, что барышня Канэда задирает нос и модничает. Пусть Буэмон-кун после смерти станет привидением и придушит ее. Если такая вертихвостка исчезнет с лица земли, мужчинам не будет никакого урона. А Кангэцу-кун пусть женится на более достойной девушке.

— Сэнсэй, это ваш ученик?

— Угу…

— Какая громадная голова. Он способный?

— Не очень, если принять во внимание величину черепа. Задает иногда нелепые вопросы. Как-то поставил меня в дурацкое положение, спросив, как будет по-японски «Колумб».

— Наверное, он задает эти лишние вопросы из-за величины головы. А что вы ему ответили, сэнсэй?

— Что? Да так, перевел кое-как.

— Но все же перевели? Это здорово!

— Надо переводить все, что спрашивают, иначе ученики перестанут доверять.

— Смотрите, сэнсэй, вы стали дипломатом! Но он какой-то грустный, прямо не верится, чтобы он мог вас поставить в тупик.

— А, сегодня-то он шелковый. Дурак он.

— Да что с ним? По правде говоря, мне даже жалко его стало. Что он натворил?

— Глупость. Отправил любовное письмо дочери Канэда.

— А! Эта огромная голова? Ну и храбрецы эти нынешние гимназисты! Я просто ушам не верю!

— Тебе это, наверное, неприятно…

— Что вы, почему же неприятно? Наоборот, интересно. Пусть посылают сколько угодно любовных писем.

— Ну, раз тебе все равно…

— Конечно, все равно. Какое мне дело? Но все-таки странно, как эта громадная голова могла послать любовное письмо.