Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана

– Ты стал совсем несносным. Все и так видят, как ты живешь. У тебя все есть: большая яранга, полный мяса увэрэн, одежда у твоих домочадцев теплая и целая, у тебя хорошее оружие и ты молод… И всего этого тебе мало?

– А разве то, что у меня есть, я добыл нечестно? – невинным тоном отозвался Армоль. – Пусть все работают, как я, тогда у всех будет столько, сколько у меня. А то ведь и впрямь у нас, как у тех большевиков, власть бедных. Сколько ни бей зверя, сколько ни старайся – а все надо делиться с другими.

– Это древний обычай, – стараясь сдержать себя, сказал Орво. – На том вся жизнь нашего народа держится. Если мы не будем помогать друг другу, то исчезнем с лица земли, как потухший костер. И некому тогда будет плавать на твоей большой байдаре! Вспомни своего отца. Разве он сказал хоть одно слово, когда смастерил такую байдару?

– Да я ничего не говорю! – отмахнулся Армоль. – Не нужна мне ваша гнилая кожа со старого судна.

Гости разошлись, день кончился, но в яранге Джона Макленнана долго еще не ложились спать. Трудно было уйти из нарядно освещенного чоттагина, из желтого теплого света, который так ласкал глаз.

Детишки пристроились играть на земляном полу. Яко вытащил граммофон, наставил деревянный раструб в дверь и завел заунывную негритянскую песню, пользовавшуюся в Энмыне особой популярностью.

Пыльмау пристроилась под светлым дымоходом, распластала на доске кусок лахтачьей шкуры и принялась очищать его от шерсти. Она насыпала на шкуру мелко толченный каменный порошок, слегка втирала ладонью, а потом каменным скребком, насаженным на палку, сбривала жесткие волоски лахтака.

Джон сначала разобрал магнето подвесного мотора, просушил его и снова собрал. А потом достал изрядно потрепанный блокнот и принялся писать.

«…Поездка в Ном, несмотря на желание быть твердым к прошлому, всколыхнула все у меня на душе. Я крепился изо всех сил, но нельзя остановить биение сердца. Старая «Белинда», как волшебный фонарь, показала мне молодого Джона Макленнана, для которого будущее было ясно и лучезарно… А теперь мне просто не представить, что будет здесь совсем скоро, может быть, даже этой осенью, когда большевики получат подкрепление и начнут претворять в жизнь свои утопические планы. Они откроют школы, заставят избирать «советы», словом, начнут разрушать то, что создавалось здесь веками, и то, что давно уже опробовано и испытано ценой человеческих жизней… Что же мне делать? Что делать моему бедному народу? Моей семье, моим детям?»

Джон остановился и вопросительно уставился на Пыльмау, которая ритмично раскачивалась над доской с распластанной лахтачьей шкурой. Почувствовав на себе взгляд Джона, Пыльмау прекратила работу.

– Ты что-то спросил?

– Ничего, – смутился Джон.

Пыльмау, однако, почувствовав что-то неладное, отложила каменный скребок, насаженный на палку.

– Много ты писать стал, – заметила она. – Когда ты пишешь, мне кажется, что ты разговариваешь с кем-то чужим.

– Да нет же, – слабо возразил Джон.

– Правда, – настаивала Пыльмау. – Как будто кто-то чужой входит в ярангу, невидимый, садится рядом с тобой и шепчется. Я ведь вижу, что иногда ты даже шевелишь губами, когда водишь пачкающей палочкой по белым листам.

– Не беспокойся, Мау…

– Правду ты говорил, что умение наносить и различать следы на бумаге – вредное дело. Лучше бы ты этого больше не делал… Конечно, ты можешь не послушаться меня, это твое дело, но все же… Или делай это так, чтобы я не видела и не тревожилась, глядя на тебя.

– Хорошо, больше не буду, – неуверенно пообещал Джон.

– Но если это тебе приятно… – засомневалась Пыльмау. – Может быть, это необходимо тебе для здоровья?

Джон засмеялся и захлопнул блокнот. Но потребность общения погнала его в ярангу к Орво.

Старик занимался своим любимым делом – мастерил сеть из нити, купленной в Номе. Две его жены о чем-то мирно переговаривались, а оленный жених Нотавье точил нож. Тынарахтына шила новую кухлянку, благо теперь в яранге было достаточно оленьих шкур, которые подарил будущий свекор Ильмоч.

– Етти! – приветливо поздоровался Орво.

– Тыетык, – ответил Джон и опустился на услужливо поданный Нотавье китовый позвонок.

Парень то ли отъелся на моржовом мясе, то ли наконец почувствовал себя относительно свободным, вырвавшись из-под родительской опеки, но, во всяком случае, выглядел куда самостоятельнее и взрослее, чем в тундре. Тынарахтына тоже, видно, была довольна своим новым положением невесты. Интересно все же, спит ли жених со своей будущей женой или все годы отработки довольствуется положением жениха? Джон давно порывался спросить об этом Орво, но ему было неловко. Однако сейчас любопытство его так разобрало, что он невольно повернул разговор на это, продолжая искоса наблюдать за Тынарахтыной и Нотавье.

– Я слышал об этом обычае, – заговорил Джон, – когда женихи живут в доме будущего тестя… Наверно, это хороший обычай…

– Каждый обычай хорош по-своему, – уклончиво ответил Орво. – Не могу припомнить, откуда он пошел. Наверное, очень старый. Но не часто им пользуются. Когда мужчина захочет заполучить жену, он старается сделать это как можно быстрее.

– Но тогда откуда же этот обычай? – спросил Джон. – Ведь он противоречит естеству человека.

– Это ты верно сказал, – при этих словах Орво тревожно взглянул на Тынарахтыну. – Думаю, что этот обычай выдумали богатые оленеводы. Ведь на нашей скудной земле богатый человек – редкость. Бывает, что у него нет оленей. А в яранге нужен сильный мужчина. И тогда он кидает клич – кто, дескать, хочет жениться на его дочери. И юноши идут. Поселятся в его яранге, и каждый старается доказать, что именно он и есть тот человек, который продолжит род и сохранит нажитое…

– Значит, бывает, по нескольку женихов отрабатывают невесту? – с удивлением спросил Джон.

– Чаще всего так и бывает, – спокойно ответил Орво. – Кто окажется проворнее и милее, тот года через три становится девке настоящим мужем.

«Прямо тебе конкурс женихов», – подумал про себя Джон и спросил, отбрасывая деликатность:

– Но ведь мужчина не может так долго оставаться в такой опасной близости к девушке. Они даже иной раз спят вместе. Так неужели у них до самой настоящей женитьбы ничего не случается?

– В моей яранге, – помолчав, ответил Орво, – все зависит от Тынарахтыны, ну и немножко от Нотавье.

Орво понял, что хочет знать Джон, деликатно удовлетворил его любопытство и, чтобы снять неловкость, продолжал:

– Ты знаешь, что в чукотском языке слово «жениться» и «взять женщину» – одно и то же. Тот, кто взял женщину, тот и муж.

– А кто будет решать – стать ли Нотавье настоящим мужем или он еще должен доказать это? – спросил Джон.