Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана

Если уроки письма и освоения азбуки шли, по мнению самого Антона, более или менее гладко, то счет доставил ему немало хлопот. Он знал, что у чукчей двадцатиричная система счета. Малыши отлично ориентировались в бесчисленном количестве «двадцаток», в то время как учителю надо было каждый раз переводить в уме «двадцатки» в привычные числа.

Тынарахтына сразу поняла слабое место Антона и как-то после занятий осталась и подозвала учителя.

Показывая на него пальцем, она сказала:

– Ты и есть кликкин.

– Почему? – удивился Антон.

– Смотри, – Тынарахтына взяла парня за руку. – Это твоя рука – мынгылгын-мытлынэн, а обе руки – мынгыт-мынгыткэн. Столько же пальцев на ногах, и все это вместе составляет кликкин, принадлежащее мужчине. Двадцать – это и есть мужчина, человек.

И тут до сознания Антона наконец дошло: человек – это единица счета, двадцатка!

– А почему только мужчина? – спросил он Тынарахтыну.

– Мужчину легче считать, – лукаво ответила девушка, глянув на учителя с улыбкой, которая смутила Антона.

Тынарахтына чувствовала явное расположение к Антону Кравченко и высказывала его безо всякой тени смущения, особенно перед своим нареченным Нотавье, который то и дело заглядывал в ярангу-школу.

Занятия в школе продолжались не больше двух-трех часов, и Антон считал, что для качала этого вполне достаточно. Да и все равно ребят дольше невозможно было удержать. Их даже не прельщали рассказы учителя о далекой русской земле с невероятными чудесами: от растущего хлеба до многодомных городов, по улицам которых бежали повозки, не требующие ни собак, ни оленей.

После уроков в яранге-школе оставалась Тынарахтына привести в порядок полог, отмыть смесью мочи и снега красную охру с корабельного руля – классной доски, заправить жиром светильники, подмести и проветрить помещение.

Кравченко отправлялся домой, в ярангу Джона.

Он шел по тихой улице селения и часто, пока преодолевал расстояние от яранги-школы, не встречал ни одного прохожего, даже собаки не попадались. Единственным шумом, нарушающим белую тишину, был скрип собственных шагов. Мороз студил легкие, вызывал непроизвольный короткий кашель, похожий на ехидный смешок, и гнал человека в теплое жилище.

Раньше, завидя вернувшегося в свою каморку учителя, Пыльмау предлагала чашку чая и чего-нибудь поесть. Но сейчас, когда еды стало мало, трапеза откладывалась до поздней ночи, пока не возвращался Джон. А до этой поры Антон неподвижно сидел в своей стылой каморке, стараясь согреться возле печурки с едва тлеющими просоленными дровами, набранными из-под снега на морозном берегу.

В яранге стояла такая тишина, что не верилось, что здесь живет довольно большая семья с малыми детьми. Легче было услышать, уловить какой-нибудь наружный шум, нежели детский лепет.

Вскоре тишина становилась такой невыносимой, что Антон выходил из яранги и отправлялся бродить по селению. Ноги невольно приводили его к жилищу старого Орва, который по старости и слабости не мог выходить на зимнюю охоту, предоставив свое снаряжение будущему зятю Нотавье. Молодой оленевод отправлялся обычно с кем-нибудь из опытных охотников, и по селению ходило множество смешных историй об «охотничьих» подвигах тундровика.

Кравченко с удовольствием забирался в теплый полог и слушал рассказы Орво о его жизни, о приключениях на американской земле, которые старику казались самому такими далекими, что превратились в сказку. Порой он даже говорил о молодом Орво так, словно тот был не он, а совсем другой человек. Может быть, так и было на самом деле? Ибо старик любил повторять: «Даже то, что только что произошло, уже успело стать прошлым…»

В один из зимних тяжелых дней, когда даже никто и не заметил короткого рассвета, Антон Кравченко с Орво говорил о Джоне Макленнане.

В ходе разговора Антон спросил:

– Зачем же он живет здесь?

Орво поднял на учителя удивленные глаза:

– Как ты сказал?

– Почему он живет среди вас, если не хочет помочь вам?

– Он много помогает нам, – возразил Орво. – Даже если бы он ничего не говорил, все равно его жизнь среди нас – это большая подмога.

– Но в чем?

– Вот ты спросил, – медленно заговорил Орво, – зачем он живет здесь? Так ты мог бы спросить и меня, и Тнарата, и Ильмоча – всех жителей холодной нашей земли. Я знаю – есть земли очень удобные для жизни, но мы родились здесь, здесь наша земля. Мы ее очень любим и не можем любить другую землю. Это все равно что мать. Она бывает только одна, и никакой другой женщиной ее не заменишь.

– Кстати, Джон ведь отказался от матери, – напомнил Антон.

– Он не отказался от матери, – ответил Орво, – просто оказался мудрее.

– Раз он такой мудрый, почему он противится делам новой власти?

– Потому что он не такой дурак, как я, – усмехнулся Орво.

Антон даже вздрогнул от неожиданности.

– Ты хочешь сказать, что ты поступил как дурак, поверив мне?

Старик зачем-то оглядел жилище, остановил взгляд на потушенном из экономии жирнике, потом на поблескивающих инеем углах. Только теперь Антон Кравченко почувствовал, как непривычно прохладно в большом пологе старого Орво, где всегда горели три больших жировых светильника.

– Посмотри, как мы живем, – мягко заговорил Орво. – Впереди еще много темных зимних дней. Надо искать нерпу, умку, уходить в тундру в поисках пушного зверя… В эту осень моржа мы набили немного – лежбище было небогатое. Выручил нас вэкын – выбросило рыбешку ледяной волной… А сейчас что ни день, то труднее. Начинается голод в Энмыне, а мы учимся. Разве можно придумать что-нибудь смешнее и бесполезнее? Не все ли равно, как умрешь с голоду – грамотный или нет?

– Но ведь…

– Подожди возражать, – мягко остановил учителя Орво. – Ты не думай, что я не вижу пользы от грамоты для нашего народа. Но сначала человек должен быть сытым. Сначала надо его научить, как добывать пищу, огонь и кров над головой. Это сегодня самое нужное нашему народу.

– Ты предлагаешь закрыть школу? – спросил Кравченко.

– Зачем мне предлагать? – ласково улыбнулся Орво. – Ты сам должен все понять. Жир, который идет на освещение и отопление твоей большой яранги, мы отнимаем у маленьких детей и стариков. Человек, который мог бы помочь своей силой и молодостью, беседует с ребятишками, словно бабушка, а его товарищи в это время бредут во льдах, пропитание ищут… Неладно получается. Вот Сон…

– Сон, Джон! – раздраженно воскликнул Антон. – Он просто играет перед вами роль! Все они такие, эти буржуазные неудачники.

– Нельзя так говорить о человеке, которого ты еще плохо знаешь, – возразил Орво. – Давай-ка я расскажу тебе про его жизнь…

Орво говорил о том, что в общих чертах знал Антон Кравченко от разных людей и от самого Джона Макленнана. Он слушал, но внутреннее сопротивление не ослабевало: оно то уходило куда-то внутрь, то снова прорывалось наружу. Это было похоже на ревность.