Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана

– Разделять учение Ленина? – с усмешкой спросил Джон.

– А ты не смейся, – уверенно ответил Тэгрынкеу. – Учение – это когда в голову вдалбливают чужое, заставляют его признать своим. Так было, когда к нам приезжали русские попы и ваши миссионеры. Но когда говорят: вот ты какой и вот каким должен стать, потому что на самом деле ты такой, – это не знаю, как называется, но верно. Так Ленин и сделал: он сказал – хозяин всех богатств тот, кто работал. Кто работал, тот и должен иметь власть, чтобы строить достойную человеческую жизнь, ибо все люди одинаковы и нет перед трудом разных людей. Разве это учение? Это жизнь! А хочешь жить – иди за жизнью!

Джон не ответил. Да и что он мог ответить, когда у него в голове было такое смятение мыслей, что он до самого утра не мог уснуть.

Джон и Армагиргин с женами оставались жить в сумеречном доме. Только раз в неделю их переселяли в здание школы и водворяли в небольшую классную комнату. В это время ревкомовцы мылись в бане. После банного дня в тюрьме было тепло всю ночь, а под утро домик начинал трещать и кряхтеть в объятиях усиливающегося мороза.

Иногда в баню заходил Тэгрынкеу.

Раз он появился прямо с утра и позвал Джона за собой.

– Может, ты знаешь, как лечить эту болезнь, – сказал он по дороге. – Гаврила мажет, но плохо помогает.

В одной из комнат школы толпились перепуганные детишки. Некоторые были обнажены по пояс, и тела их страшно и глянцевито поблескивали.

За столом в белой камлейке, заменяющей докторский халат, сидел Гаврила Рудых, представитель Камчатского ревкома, и тщательно покрывал мазью пораженную чесоткой кожу маленького мальчика, который вздрагивал и всхлипывал.

Медикамент, которым пользовался Гаврила, издавал довольно сильный запах – это была смесь горючей серы и тюленьего жира.

– Помогает? – спросил Джон.

– Не так быстро, как хотелось бы, – ответил Гаврила. – Но что делать? Почти все детишки заражены чесоткой. Когда они сидят в школе – особенно заметно. То и дело шевелятся, почесываются. Вне школы, в движении, они не обращают внимания на эту болезнь.

Джон вспомнил, как в Энмыне, когда он стал своим человеком и начал бывать в ярангах, его сразу же поразило обилие кожных заболеваний. Но он потом привык и еще гордился тем, что преодолел чувство брезгливости к грязи.

– А вы не спрашивали у шаманов, чем они лечат чесотку? – поинтересовался Джон, усаживаясь рядом с Рудых.

– Мы не можем сотрудничать с религией, – строго ответил Рудых.

– Поглядите, – Джон положил перед Гаврилой свои руки, – Видите швы? Эту операцию сделала мне шаманка Кэлена из стойбища Ильмоча. У шаманов есть не только средства обмана и одурманивания, но и полезные знания. Я уверен, что у них есть какая-то мазь. Я даже помню, как Орво чем-то мазался.

– Но ведь Орво не шаман, – возразил Рудых. – Он председатель Туземного Совета.

– Здесь каждый уважающий себя человек вынужден быть немного шаманом, – сказал Джон.

– Надо что-то делать, – вздохнул Рудых, принимаясь за очередного малыша. – Когда идешь по улице в Уэлене, вроде бы благополучное селение по сравнению с маленькими стойбищами. И жилища добротнее, и люди смотрят веселее, но зайдите в ярангу – так просто удивительно становится, как может выжить человек в такой атмосфере! Если начинать, то надо начинать с самого простого – привития навыков гигиены. Я поражаюсь, каким сильным должен быть этот народ. Во-первых, труднейшие природные условия, беспрерывные голодовки, особенно в зимнее время, ужаснейшие условия – и все-таки живут, да еще считают себя счастливее всех! Удивительно! Вы представляете, Джон, что будет, когда у этих людей будут нормальные жилища, хорошее медицинское обслуживание!

– Но кто даст на это средства? – пожал плечами Джон.

– Советское правительство, рабоче-крестьянское правительство! – торжественно заявил Гаврила Рудых, направляясь к рукомойнику.

Намазанные ревкомовским лекарством ребятишки с веселым шумом покинули удивительное медицинское учреждение.

Вошел Алексей Бычков и недовольно покосился на Джона.

– Долго намереваетесь меня держать здесь? – спросил его Джон. – Я так и не понимаю, какое обвинение вы мне предъявляете.

– Неужели до сих пор не понимаете?

Джон пожал плечами.

– Я вам уже говорил: у нас есть предписание Губернского народного революционного комитета очистить территорию Чукотки от иностранцев.

– Какой же я иностранец? – возразил Джон.

– Не будем об этом спорить, – ответил Алексей. – Наша революционная задача – очистить Чукотку от всех, кто незаконно проживает на территории Советской республики. И если бы не эти вот гуманисты, – Бычков кивнул в сторону Тэгрынкеу, – вас давно не было бы на Чукотке. Сейчас совершается, быть может, величайшая революция в истории человечества. В революционной борьбе мы теряем своих товарищей. Кто-то и безвинный, оказавшись на пути, тоже гибнет. Всячески избегаем этого, но борьба есть борьба, – Бычков развел руками. – Вы, наверное, слышали об истории. Анадырского ревкома?

– Только в общих чертах, – ответил Джон.

– Они погибли, потому что поддались больше сердцу, чем революционному разуму, – сказал Бычков. – Сначала они арестовали членов белогвардейского совета, а потом выпустили. Решили, что те сами перевоспитаются трудом и общением с трудовым народом. А они вернули себе власть и уже не стали воспитывать членов Первого Ревкома Чукотки, а расстреляли всех до одного! Расстреляли подло, без суда и следствия. Под видом перевода в тюрьму их вывели на лед маленькой речушки Казачки. Кто-то скомандовал, охранники разбежались в разные стороны, а белогвардейцы, промышленники и торговцы из окон домов, из укрытий открыли прицельный огонь и перестреляли революционеров. Потом устроили засады на дорогах и перебили тех, кто возвращался из поездки. Они даже не разговаривали – просто стреляли.

– Какая подлость! – не выдержал Джон.

– А вы говорите – обвинение, – вздохнул Бычков. – Просто бдительность. У нас очень мало сил. Мы верим в свою победу, но сейчас Советская республика ведет кровопролитную борьбу за свое существование, а вот мы еще сентиментальничаем. Я тоже человек и, честно говоря, до сих пор не могу смотреть в глаза детям Роберта Карпентера, но оставить его здесь мы не могли… И вот теперь с вами. Тут приезжал Орво, доказывал, какой вы хороший человек. Ну вот хороший человек, а не хочет делать добро людям! Ведь одно дело – просто разговаривать, выражать словесную любовь, и совсем другое – делать что-то во имя любви к народу. В истории русского общественного движения было много любителей народа, даже русский царь в своих публичных выступлениях говорил о «возлюбленном народе»… Так что вы недалеко ушли от русского царя в любви к чукотскому народу.