Леонид Глаголев - На белой дороге

А сейчас?

Распыляется человечество, распыляется… Или собирает силы для нового взлёта, каковым и был Ренессанс… Или я ошибаюсь?

А политики?

Наблюдая беспокойства чиновников о благе народов, их способы руководства государствами, почему-то упрямо просится вывод, что основная цель этих людей – удержаться у власти. Любыми путями. Любой ценой. Любой ложью. Время от времени поневоле себя пристраиваешь на их место…

Но нет, такое не для меня.

Современный учёный мир тоже хорош: наизобретали столько, что наш несчастный шарик несколько сотен раз можно уничтожить несколькими сотнями способов – какие молодцы!

Что же остаётся нам, несчастным энергетикам?

Если надежд на лучшее не осталось, приходится уповать только на культуру, что-то в этом роде сказал один великий…

И всё же, культура – культурой, но кое-что от Прометея энергетикам передалось: так, крамольничаем понемногу, вернее, поддерживаем огонь того самого костра подобно первобытной женщине в первобытной пещере.

Кончатся мои лифтовые секунды, опять придётся играть скудную, приевшуюся роль человека-энергетика. А пока я – неудавшийся философ-самоучка, но не в глобальном смысле, а так, для собственного, домашнего употребления, на несколько десятков секунд.

Точнее, только на эти семьдесят четыре секунды.

Я сижу в маленькой комнате у себя на даче и слушаю тишину. Конец июля, последние дни двухнедельного отпуска, я один, и не хочется ни идти куда-то, ни делать что-то. Обычно дела на даче особые, дачные, и у кого она есть, эта дача, тот меня поймёт. Но вот однажды в конце июля в один из дней накатит совершенно особое предвечернее настроение, и что-то тебя остановит, заставит усесться в кресло и прислушаться, и в какие-то полчаса ты по-особому начинаешь воспринимать всё, что тебя здесь окружает.

Комнатка совсем небольшая, но у неё два окна. Одно выходит на дачный проезд, и за ним высится деревянный терем, это окно на запад. Окно северное совершенно замечательное, оно также смотрит на соседский, но уже пограничный участок, он скрыт за кустами аронии, и только виднеется кусочек крыши дачного домика. Но чуть выше взгляд замирает на верхушках потрясающих высоченных берёз, тонкие макушечные ветви которых как-то безжизненно и наивно свисают в этой наступившей вдруг тишине. Окно открыто, ни один лист не шевельнётся, и даже птиц не слышно, такая стоит тишина. А дальше, за берёзами – небо, небо почти без просветов, закрытое белыми облаками, чуть подёрнутыми синевато-серым отливом.

И ты вдруг до щемящей, тонкой боли в сердце чувствуешь это удивительное явление – верхушки берёз на фоне застывшего светло-серого неба, и подходишь к своему любимому северному окну, и твой маленький дачный вид раскрывается узорчатым от этих верхушек горизонтом – вся северная сторона в берёзах! – и в созерцании этой удивительной красоты приходит ощущение себя как части небывалого, сказочного окружения, и, замерев, стоишь, пленённый этой тишиной, неброской красотой с такими родными русскими берёзами…

Проходит полчаса, я возвращаюсь в свою приземлённую дачную реальность, закрываю окно, выхожу в сад и снова оказываюсь в кругу дачных маленьких планов и маленьких же приятных дачных забот, и уже цветник приковывает взор, требуется подрезать розы, и яблоки налились на антоновке так, что надо подвязывать ветви, а уж газон…

Но наступает ночь, и все маленькие дачные заботы уходят на второй план, кажутся мелкой ежедневной обыденностью, но день прожит недаром, был горизонт в берёзах, была тишина, был тот единственный час, который этим летом уже не повторится; нужно прожить целый год, нужно суметь попасть в конце июля на дачу, открыть окно, прислушаться к себе и к тишине вокруг, чтобы опять поразиться горизонту в берёзах на фоне неподвижного, в белых, чуть тронутых сероватой синевой облаках, небом.

Она спала́, заслонив половину лица ладонью, как будто пытаясь и во сне защититься от внешнего мира, но каждую ночь спала очень чутко; было ли это внутренней потребностью Её натуры сохранять контроль над собой и окружением, или привычкой, доставшейся Ей от беспокойного детства – кто знает! Почти любой шорох под утро с моей стороны Её будил, и тогда заснуть Ей было очень непросто; казалось, что спит; но потом будним вечером Она с какой-то обречённой усмешкой признавалась – а я два часа не могла заснуть; так, дремала, потом выключила будильник, стала готовить завтрак.

Этот будильник, маленький, с пронзительным комариным писком, мы приобрели давным-давно, когда переехали в отдельную служебную квартиру и который нам на самом деле не был нужен; Она каким-то звериным чутьём угадывала утро, и за десять минут, за пять, за минуту, но всё равно раньше его просыпалась, аккуратно блокировала запрограммированное комариное звучание, готовила завтрак на двоих, и уже потом запах чудесного, сваренного по-турецки кофе, пробуждал и меня.

Мы вместе завтракали, вместе покидали нашу небольшую уютную квартиру, минуту спустя расходились каждый своей дорогой навстречу шумящему моторами и деловой сутолокой рабочему утру. Она обязательно оглядывалась напоследок, чуть улыбалась, и я нёс эту улыбку в памяти до самого троллейбуса. Была какая-то особая тревога в улыбке – а ты вернёшься?.. а вдруг?.. а как же я? – и мне не раз и не два за день потом вспоминалось, вспоминалось до шага, до последнего Её взгляда начало утра, и неизъяснимой теплотой заливало всего; и так, работая от волны до волны, захлёстывающей меня несколько раз памятью об этом, проходил весь рабочий день.

Но сегодня – суббота, Она мирно лежит рядом со мной, Её контроль над временем выключен удивительным женским подсознанием, мы на нашей даче, я стараюсь не шевелиться, чтобы лишний раз не потревожить мирный Её сон, и вспоминаю тот день, когда впервые состоялась наша встреча.

Это случилось зимой вечером в большом провинциальном городе, я выходил за проходную и сразу увидел Её. Шёл мелкий, редкий снег, было холодно; Она несла какую-то большую коробку, перевязанную алой лентой с бантом, наверное, подарочную; микроскопическая сумочка на длинном ремешке наискось болталась по шубке; в левой руке под ворохом газет угадывался огромный букет цветов. Но за десять шагов в сумерках под неверным светом тусклого придорожного фонаря мне почему-то привиделась фигурка героя старого доброго мультика Винни-Пуха, а буквально через три шага я внутренне рассмеялся над собой и поразился торопливой сосредоточенности Её походки. Мы встретились на узкой, протоптанной по снегу тропинке, тротуар не успели очистить, мне полагалось немедленно уступить и свернуть в сугроб, но я не уступил. Она недоуменно, страдальчески остановилась – я столько несу, невежа! – но я протянул руки к коробке и букету и заглянул под меховой капюшон…