Бруно Ясенский - Человек меняет кожу

– Ты очень хороший товарищ, Мариам.

Она отыскала и погладила его руку.

– Это ты – исключительный товарищ, Керим. Я очень полюбила тебя. Мне кажется, что за эту неделю я узнала тебя по-настоящему. Почему ты дрожишь, Керим? Тебе холодно?

– Да, немножко…

– Подвинься, я тебя накрою моим пальто…

Она нагнулась к нему и волосами коснулась его лица. Он протянул руки и привлек её к себе.

По насыпи грохотали вагонетки, перекликались голоса, и топор, как дятел, размеренно клевал дерево…

– Керим, дорогой!

– Ты правда меня любишь, Мариам?

– Да, очень. Дай я тебя укутаю пальто. Ты весь дрожишь

– Нет, мне не холодно, Мариам. Я просто не могу взять себя в руки, Мариам, милая! Это такое неожиданное, огромное счастье. Как я теперь работать буду, Мариам! Ты увидишь. Всё, что я до сих пор делал, – это пустяки. Я чувствую, что могу сделать втрое, вдесятеро больше, Мариам, ведь мы будем теперь вместе, правда? И жить, и работать, и учиться? Нет, подожди, я не могу ещё себе представить…

Они лежали, плотно прижавшись друг к другу, прислушиваясь к шороху своего дыхания.

– Мариам, дорогая, ты завтра уедешь? Мне будет очень трудно.

– Мне тоже трудно, Керим. Но ведь сам знаешь, нельзя иначе.

– Мариам, когда мы закончим узкоколейку и я вернусь на головной участок, я тебя буду видеть каждый день, правда?

– Правда, Керим.

– Мы будем встречаться каждый вечер после работы, правда?

– Каждый вечер, Керим, иногда и в течение дня, в обеденный перерыв.

– И ты будешь меня любить?

– Ну да, милый. Знаешь что, у тебя ведь нет отдельного жилья, а у меня есть. Переезжай ко мне.

– Как только закончим узкоколейку?

– Как только закончим, прямо с грузовика, со свёртком. Я всё устрою. Достану другой столик. Сможешь по вечерам заниматься. Ведь в общежитии тебе всё время мешают.

– Мариам, милая, неужели всё это правда? И мы никогда не будем больше разлучаться? В Москву ведь тоже поедем вместе? Я получу путёвку. А потом, закончив учёбу, приедем обратно в Таджикистан, да? – в голосе Керима прозвучала тревога. – Видишь, Мариам, ведь я наибольшую пользу смогу принести именно здесь. А ты захочешь сюда вернуться?

– Конечно, вернёмся. Ты же знаешь, как я люблю Таджикистан. И потом я люблю тебя. Разве этого недостаточно, чтобы Таджикистан стал навсегда моей родиной?… Ты всё ещё дрожишь, Керим?

– Я очень счастлив, Мариам…

Вдали у потухающего костра, где отдыхала дневная смена, монотонно бренчал дутар, и низкий гортанный голос, покачиваясь, пел под сурдинку:

В вечернем заповеднике ночи, передразнивая гортанный клекот песни, подвывали шакалы.

– Знаешь, Керим, завтра утром, до того как мне уехать, обязательно скажем ребятам, что мы поженимся. Им было бы потом неприятно узнать, что мы от них что-то скрыли. Правда?… Почему ты ничего не говоришь?

Она коснулась губами его лица. Голова Керима тяжело соскользнула на её плечо. Керим спал. Она прислушалась к его дыханию, вспомнила три бессонных ночи, в течение которых этот коричневый мальчик был одновременно везде: на пристани, на грузовике, на участке, мобилизуя, толкая, выручая всех. Тёплая материнская нежность комком подступила к горлу и улыбкой растворилась на губах. Не высвобождая плеча, чтобы не разбудить спящего, она правой рукой бережно накинула на него пальто.

Дорогая Дженни!

Извини, что долго не писал. Очень много дел. Всё ещё никак не приноровлюсь к здешней системе работ. Трудно привыкнуть к той постоянной спешке, с которой ведётся здесь любая работа. Часто думаю, что Баркер сбежал отсюда именно потому, что испугался этих непрерывных гонок, хотя в период его пребывания на строительстве они только намечались. Такой патентованный лентяй, попав сюда, должен был чувствовать себя, как утка, которой поставили под хвост пропеллер и предложили исполнять обязанности глиссера.

Кстати о Баркере. Жалко, что ты не повидалась с ним в Нью-Йорке. Сейчас уж не так важно, давал ли он распоряжение о переброске экскаваторов собственным ходом, или не давал. Инженера Уртабаева давно уже уволили по другим причинам, экскаваторы задержали и перевезли на тракторах. Правда, результат получился плачевными: изломались в щепки почти все трактора, не рассчитанные на такой большой груз. В процессе перевозки потерялось много частей от экскаваторов. В результате шесть «бьюсайрусов» сразу же не вступило в работу, из-за отсутствия запасных частей они стоят бесцельно. А как раз сейчас ощущается в них страшная нехватка. Не знаю, потеряли ли бы мы уж так много, пустив экскаваторы, как это предлагал Уртабаев. Виновато в этом, конечно, в первую очередь бегство Баркера. Думаю, что у него будут ещё с фирмой крупные неприятности. Если его увидишь, скажи, что мы думаем о его поведении. Расскажи, что мы с Мурри живы и здоровы, чувствуем себя великолепно и велели ему кланяться.

Спрашиваешь, как мы здесь живём? Есть ли тут женщины и какие? Как проводим время? Женщины, конечно, есть даже здесь (где их нет?), но мы с Мурри, не зная русского языка, воспринимаем их скорее как декоративный элемент. Единственная женщина, с которой приходится часто встречаться и можно поговорить, – это моя переводчица, молодая комсомолка. (Дальше следовали две строки, тщательно вычеркнутые). Особа эта подавляет своей непреклонной коммунистической принципиальностью и не признаёт, кажется, ни одной из естественных и свойственные её полу потребностей – вроде флирта, танцев, сплетен, платьев и т. д.

Вообще женщины в этой стране, насколько я успел заметить, разделяются на две категории. Женщины старого типа, т. е. понашему просто женщины, выполняют здесь, как и везде, свою извечную женскую функцию. Но есть и другая категория: женщины нового типа, к которым принадлежит моя переводчица. Внешне это обыкновенная женщина, с той разве разницей, что они не красят губ и одеваются скромнее и проще. По-видимому, и по своей натуре это такие же женщины, как и все другие, но их женской физиологии не дощупаешься под спудом мужского образования. Они свободно говорят о самых трудных вещах, бьют нашего брата своими познаниями из области экономики и философии. Смотришь на них и думаешь: по существу ведь – это нормальная девушка с нормальными физическими потребностями, по всем данным, она, наверное, кого-то любит, с кем-то живёт. Но слушая её профессорские принципиальные высказывания по самым сложным вопросам, как-то нелепо представить себе, что такую можно обнять или погладить её колено под юбкой. Последнее замечание принадлежит не мне, а Мурри.

Страна здесь суровая, первобытная. Каждое место связано с какой-нибудь жуткой былью. На днях у выезда из местечка мне показали дыру в обычной глиняной ограде. Я проезжал десятки раз и не замечал ничего достопримечательного. Оказалось, что у местного населения дыра эта считается святой дырой: она помогала роженицам рожать. Как помогала? Очень просто. При тяжёлых родах женщину несли к этой пробоине в сопровождении соседок и с молитвой протаскивали её через дыру в дувале. Так как пробоина довольно узкая, баба разрешалась обычно после первой такой операции. Очень упрямых пропихивали вторично. Проезжая с тех пор мимо этой «священной дыры», я погоняю лошадь. Жутко думать, сколько смертей на глиняной совести этого «святого места».