Игорь Веселов - Палисад слов

ГЛАВА 3

Это история, рассказанная моим товарищем Владимиром (друзья называют его еще Вольдемаром), вмещает в себя три полноценных дня непрерывных поездок в гости. В ней идет речь о превратностях бытия среднестатистического пьющего русского человека (чуть сгладим – выпивающего).

А собою Вова представляет пятидесятилетнего коммерсанта средней руки и обычной внешности, который вот уже двадцать лет пробует себя в разных ипостасях бизнес-деятельности: от торговли автошинами и строительными подрядами до создания посреднической надстройки при местной ГАИ.

Такого рода перпендикулярная беготня по ниве предпринимательства почему-то не приносила ему сколь-нибудь значимых дивидендов, но прекрасно держала в жизненном тонусе, что, в свою очередь, и позволяет ему неуклонно расширять круг своих знакомых и даже друзей.

В какой-то мере, Владимир для меня пример для подражания. Он всегда в компании, и, если уж заниматься гимнастикой слов, то компания в нем.

В девять утра летнего выходного дня в квартире моего героя раздается телефонный звонок. Звонит его хороший знакомый – председатель местного колхоза, что в шестидесяти километрах от нашего городка. Председатель являет собою властного кряжистого мужика, лет эдак семидесяти, который отмечен Звездой Героя Соцтруда.

В трубку:

– Вольдемар! Жду тебя сегодня в гости. Есть повод.

– Не могу, болею. Вчера пятница, ну и…

– Да ты что! Возражений не потерплю. Будем лечить.

Трубку бросили. Владимир, внутренне радуясь, что лечиться будет в компании, а не в субботнем одиночестве, к жене: «Надо ехать, не дай Бог, обидится». Супруга: «Ну-ну». (Она полна скептицизма.) Разговор был коротким и оттого исчерпывающим.

Вова вызывает водителя, и тот, не щадя подметок своей машины, срывается с места.

Дорога им была хорошо знакома, и уже через час приглашенный дышал в дверь дома председателя.

Как оказалось, повод для сбора был традиционно тривиален – суббота. Вся компания уже собралась: это брат председателя и верхний эшелон власти местного колхоза (человек пять, все мужики). Программа же застолья не блистала особым разнообразием: стол аперитивный – баня – вечерний стол (обильный).

Итоги таких вечеров, как правило, подводятся с утра… По тягостному взгляду и молчанию жены Владимир быстро осознал – вечер удался.

Мелодия мобильного. Председатель: «Привет, друг! Ну ты даешь!»

– А что случилось?

– Ты уехал в моих ботинках.

– Да брось.

– Вот те и брось. Иди и проверь.

Оставаясь на связи, Вольдемар добирается до прихожей и видит, что вместо его элегантных, коричневого цвета, туфель сорок третьего размера, у дверей уютно расположились рыжие, бульдожьего фасона, ботинки, размера сорок первого, да к тому же со стоптанными задниками.

Еще не въехав в ситуацию, рука вчерашнего гостя поднимает этот шедевр сапожного ремесла, и голос похмельно хрипит в телефонную трубку: «Да, не мои». – Председатель, нарочито возмущаясь: «Конечно, не твои, так как мои. Приезжай, сделаем обмен».

– Приеду, но пить не буду.

– Само собой.

На том конце гомерический смех.

Воскресное утро в хронологии событий стало стопроцентным дежавю субботнего, с той лишь разницей, что диалог с дражайшей половиной не состоялся. По приезде, снимая и незлобиво матерясь, под общий хохот, ботинки-шлепанцы, гость понял, что лечение похмельного синдрома пройдет при полном кворуме. Этот день стал для Владимира чем-то вроде испытательного полигона его силы воли в борьбе с мазохистским застольным сектантством. Видимо, потому, что в воскресной программе в этот раз отсутствовала баня, испытание на прочность он не выдержал.

Начало рабочего утра, трель мобильного и неунывающий голос председателя: «Мудила, ты опять в моих ботинках!» Чертыхаясь и логистируя этажность мата, наш подопечный обнаруживает у своей кровати пару пыльных ботинок-собак, которые мирно спят на боку. Все тот же голос в трубке шумит: «Видимо, Бог троицу любит. Жду». Короткие гудки.

Голова гудит, работа ленивых не любит. Делаем вывод: надо быстрее ехать, чтобы быстрее вернуться. Логика, вроде, железная, но, как оказалось, не всегда применима к нашей русской ментальности. И вот на горизонте ставший уже родным колхоз. Масонская ложа поредела. Нет брата председателя. Заседание третьего дня было по-рабочему коротким, но нажрались по воскресному графику.

Вторник заглянул в комнату Вольдемара, опухшим лицом давящего подушку, ярким солнечным светом. Продрав глаза, умывшись и в одиночку позавтракав (семейный круг, в результате фантасмагории последних дней, сжался до точки), мой товарищ обнаружил на коврике перед дверью новую пару залетных башмаков, явно непредседательских на сей раз, булыжного цвета. Больше никто не звонил.

Застирываются временем года, преодолевая рубежи,

Те рубежи, где завсегдатым молчанье бременем лежит,

И эти реперные точки что всполохи чьих-то надежд.

Они на «полотнах» той молодости, с которой, увы, дружбы нет.

Так пусть в рассужденьях замкнутых и в треволненьях пустых

Останемся мы неуслышанными в иллюзиях мира глухих.

ИЗ НЕСОСТОЯВШИХСЯ РАЗГОВОРОВ С ОТЦОМ

– Твое отношение к алкоголю?

– Замечательное.

– Поясни.

– Как и любой, в результате потребления получаю кураж, как некоторые говорят, магический эффект. Но есть у меня одна особенность…

– Смотрите, какой особенный. Ну, и?..

– Выпиваю только тогда, когда настроение на высоте. Поэтому и не спился.

– Парадоксально! Что, жизнь не всегда заточена на бодрость духа?

– Ничего удивительного. Она ступенчата. Просто выпивка не позволяет мне ускорить падение в яму безволия и безразличия.

– Наворотил.

ГЛАВА 4

Когда-то, а точнее в начале 90-го года, я покинул кафедру и бросился в «пучину» нарождающихся капиталистических отношений. Мой бизнес того времени по своему спектральному разбросу и пестроте напоминал хохломскую роспись: от наладки производства редкоземельных металлов сверхвысокой чистоты и очистки гальваностоков на ряде предприятий до создания небольшой сети валютообменных пунктов. В залихватской попытке «объять необъятное» я, вроде, преуспел. А где-то через год, когда я стал хозяином бартерной белой «девятки», ко мне пришло устойчивое ощущение, что в своем зеркальном отражении я вижу местечкового нувориша, а не финансово-бесперспективного кандидата наук. Не буду утомлять читателя деталировкой нервозности и громоздкостью схемы этого натурального обмена. Разве что отмечу ее учебный классицизм на том рубеже павловско-гайдаровского времени: деньги – вагон чугунных задвижек – автомобиль УАЗ – моя реэкспортная «девяточка».