Оскар Лутс - Весна

Они сняли с дровней кровати, шкаф и котомки с провизией, а голубоглазый мальчуган ограничился тем, что осторожно взял под мышку какой-то завернутый в материю предмет и стал смотреть, как его спутники продолжают возиться у саней.

Урок кончился, и ребята с шумом и гамом высыпали во двор. Увидев приезжих, они столпились вокруг, вопросительно поглядывая то на мальчиков, то на возницу.

– В школу приехали? – спросил кое-кто из ребят, и несколько человек сразу вызвались внести в дом кровати и шкаф.

– В спальне, правда, тесновато, но две кровати, может, у окна и уместятся, – осипшим голосом пояснил один из мальчиков и закашлялся так, что у него слезы на глазах выступили.

– Издалека будете? – спросил другой и, узнав, что новички приехали из Тыукре, сказал, что у него там есть родственники.

И эту минуту к приезжим подошел и Тоотс, почему-то задержавшийся в классной дольше, чем обычно. Взглядом знатока оценил он их пожитки, осведомился, имеется ли ключ от шкафа, предложил новичкам купить у него ручку для пера и конек и пообещал, если сделка состоится, уступить им место в спальной рядом с его койкой. Одна только вещь не давала Тоотсу покоя – узелок, который с такой нежностью держал под мышкой голубоглазый мальчик. В узелке, наверное, скрывалось нечто необычное – иначе почему почему бы мальчуган так бережно с ним обращался. Тоотс даже потрогал этот таинственный предмет рукой. В узелке что-то странно забренчало, и теперь Тоотс прямо сгорал от любопытства.

– Что там такое? – спросил он, от нетерпения засовывая палец в рот. Он не мог дождаться, когда же этот, видимо, довольно медлительный и неразговорчивый мальчуган заговорит.

– Каннель, [5]– добродушно улыбаясь, ответил приезжий и еще глубже засунул узелок под мышку. – А ты умеешь играть?

– Конечно, умею, отчего же не уметь, – отозвался Тоотс, широко расставив ноги. – Я на таком инструменте немало игрывал, у меня их было сразу целых три штуки, но мальчишка из Палу так пристал, что я ему их продал. Да мне сейчас каннель и не нужен, я собираюсь себе граммофон купить.

И, становясь с новичком совсем на дружескую ногу, он добавил:

– Пойдем в комнату. Как тебя зовут?

– Яан Имелик, – ответил тот.

– Какая странная фамилия! [6]

– Такая она и есть, – ответил Имелик и в сопровождении Тоотса, улыбаясь, вошел в дом, как будто кровати, шкаф и мешки – все это его не касалось. Его, по-видимому, интересовал только каннель, он продолжал его держать в руках даже тогда, когда старик и ребята, кряхтя и пыхтя, втащили в комнату его кровать и тюфяк. Никто еще даже не знал, как будут размещены их вещи, но едва внесли через порог и поставили на пол кровать Имелика, как он и Тоотс мгновенно уселись на нее и стали разворачивать каннель.

– Ого, так это же прямо замечательная штука! – с восхищением воскликнул Тоотс, увидев инструмент. – Ну-ка, сыграй!

Яан Имелик был, как видно, паренек сговорчивый —он несколько раз провел рукой по струнам, прислушался, настроен ли каннель, и заиграл. Постепенно вокруг них собрались почти все ребята, только несколько человек помогали второму новичку и вознице освобождать место для кроватей. Тоотс прямо сиял от удовольствия, как будто и его заслуга была в том, что Имелик так хорошо играет на каннеле. На лице Тоотса можно было ясно прочесть: «Вот мы какие!» И все время, пока черноглазый мальчуган, морщась, устанавливал на место вторую кровать и шкаф, по комнате плыли тихие, нежные звуки каннеля. Арно и Тыниссон стояли за спиной у ребят и молча слушали музыку.

– Кто это такой? – спросил Арно у Тыниссона, подталкивая его локтем в бок.

– Не знаю… в школу приехали… Тоотс, видно, его знает… Сидит с ним рядом.

Но Тоотс не мог спокойно сидеть на месте. Эта мелодия успела ему надоесть, ведь его неизменным желанием всегда было, чтобы другой выкладывал перед ним все, что только есть у него за душой.

– Вот что, – сказал он музыканту, кладя руку на струны и не давая ему играть. – Теперь сыграй мне…

Он умолк на полуслове, потому что в эту минуту к ним быстро подошел черноглазый мальчик и, ничего не говоря, стал вместе со стариком сдвигать в угол кровать, на которой они сидели.

Тоотс с изумлением вскочил и уставился на неутомимого парнишку. Вначале он ему показался совсем обыкновенным мальчуганом, по крайней мере, во внешности его не было ничего особенного. Но сейчас, когда он так усердствовал, Тоотсу подумалось, что будет все же очень интересно перекинуться с ним несколькими словами. Он подошел к Имелику, который со спокойной улыбкой шагал вслед за своей передвигающейся кроватью, взял его за пуговицу и шепотом спросил:

Как его зовут?

– Юри Куслап, – ответил Имелик, – он такой странный мальчишка. Отец его у нас бобылем. Это его отец здесь с ним.

Он обернулся к Тоотсу, а вместе с тем и к другим ребятам и улыбнулся, словно давая понять, что он еще многое мог бы рассказать о Куслапе, но не к чему они потом и сами увидят, какой он.

– Юри Куслап, – повторили про себя ребята и посмотрели в угол, где мальчик, о котором шла речь, ставил на место вторую кровать. Действительно, было в его лице нечто не совсем обычное. Сразу бросалась в глаза его странная гримаса – у него был такой вид, будто его все время что-то раздражает или мучает какая-то боль.

Перемена кончилась, учитель вошел в классную. Ни одного мальчика на месте не оказалось, а девочки предательски поглядывали в сторону спальной, поэтому учитель сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Выкрикивая на ходу: «Ну ребята, ребята!» – он направился в спальню.

Мальчики молча глазами указали на новичков, как бы желая сказать, что имеют право находиться сейчас здесь, а не в классе.

Отец Куслапа, увидев учителя, отвесил ему неуклюжий поклон и почтительно кашлянул; Тоотс потом еще не раз, к великой радости Кийра, передразнивал старика. Говорили даже, будто Тоотс, когда ему самому уже надоело обезьянничать, за каждый такой поклон и покашливание получал от Кийра старое перо, обладавшее свойством писать то тоньше, то толще, в зависимости от нажима. Впрочем, поди знай, так ли это, – мало ли что болтают злые языки.

Куслап-младший сморщил нос и сделал гримасу; он оторопел так, словно его уличили в преступлении. Зато Яан Имелик стоял перед учителем невозмутимо, точно какой-то бог – скорее всего, разумеется, бог Ванемуйне, [7]держал в руках каннель и улыбался. Ему все было нипочем, лишь бы при нем был его каннель.

– А-а, да это Куслап и Имелик! Что же вы так запоздали? Почему раньше не приехали в школу? – спросил учитель, разглядывая своих новых учеников.

– У меня тулупа не было, – сказал Юри Куслап поспешно и резко, словно боясь, что может запоздать со своим ответом.