Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

Я возненавидела его за это лютой ненавистью, как только может ненавидеть дитя. Я ненавидела его так, как голодный нищий ненавидит скупую хозяйку, отказавшую ему в куске хлеба. Я ненавидела его так, как бедный рыбак ненавидит шаловливого мальчишку, испортившего ему сеть и продырявившего его лодку. Разве не томили меня голод и жажда во время этих долгих богослужений? А граф Хенрик Дона лишил меня хлеба, которым питалась моя душа. Разве не рвалась моя душа в бесконечную даль, разве не стремилась я к небесам? А он разбил мою ладью и разорвал ту сеть, которой я ловила святые видения.

Взрослые не умеют по-настоящему ненавидеть. Разве могла бы я теперь так ненавидеть этого жалкого графа Дона, или безумного Синтрама, или поблекшую красавицу графиню Мэрту? Но тогда я была ребенком! И счастье их, что они давно уже умерли.

Пастор проповедовал в церкви миролюбие и всепрощение, но мы сидели слишком далеко от кафедры, и до нас его слова никогда не долетали. Ах, если бы там стояли старые глиняные святые! Их проповедь я всегда слышала и понимала.

Я часто сидела там и думала: как могло случиться, что их вынесли из церкви и уничтожили?

Когда граф Дона, вместо того чтобы отыскать жену и жить с ней в добром согласии, объявил свой брак недействительным, это вызвало всеобщее возмущение, ибо все знали, как мучили в Борге графиню Элисабет, которая потому и ушла из дома. Граф, по-видимому, хотел вернуть милость божию и уважение людей каким-нибудь добрым делом и потому решил отремонтировать церковь в Свартшё. Он велел побелить всю церковь и уничтожил роспись на потолке. Он сам со своими слугами вынес глиняные статуи святых, погрузил их в лодку и утопил в бездонных глубинах Лёвена.

Но как осмелился он поднять кощунственную руку на статуи святых? И как господь бог мог допустить подобное святотатство! Разве рука, отрубившая голову Олоферну, не владела больше мечом? Разве забыла царица Савская про свои тайные искусства, которые ранят опаснее отравленных стрел? О святой Улаф, древний викинг, и ты, святой Георгий, поразивший дракона, неужели отгремела слава ваших подвигов, слава ваших чудесных деяний? Но святые, скорее всего, сами не хотели оказать сопротивление этим варварам. Если прихожане Свартшё не желали больше платить за окраску их одеяний и за позолоту их корон, то что они могли поделать? Вот они и позволили графу Дона вынести и утопить себя в бездонных глубинах Лёвена. Они не желали больше стоять в храме божьем и безобразить его своим жалким видом. О, беспомощные глиняные статуи, помнили ли вы о тех временах, когда люди, преклонив колени, молились перед вами?

Я представляю себе тихий летний вечер и лодку, нагруженную статуями святых. Она легко скользит по гладкой поверхности Лёвена. Парень на веслах неторопливо гребет, искоса бросая боязливые взгляды на необыкновенных пассажиров, сложенных на носу и на корме. Но граф Дона не испытывает страха. Он берет святых одного за другим, поднимает их над головой и бросает в воду. Чело его безмятежно и дыхание ровно. Он чувствует себя борцом за истинное евангельское учение. Никто не заступился за честь древних святых. Молчаливые и беспомощные, они погрузились в пучину забвения.

А в следующее воскресенье церковь Свартшё сияла ослепительной белизной. Никакие статуи не мешали больше углубленному созерцанию. Лишь внутренним взором должны благочестивые люди созерцать величие небес и лики святых. Молитвы людей должны на собственных могучих крыльях возноситься к всевышнему. Больше не надо им цепляться за край одеяний святых.

О, зеленеющий покров земли, извечная обитель человека! О лазурь небес, блаженная цель его устремлений! Весь мир сияет яркими красками. Так почему же церковь стала белой? И теперь она белая, как зима, нагая, как бедность, и бледная, как ужас. Она не сверкает инеем, подобно зимнему лесу, не сияет жемчугом и кружевами, как невеста в белом подвенечном наряде. Церковь выкрасили белой холодной краской, в ней больше нет ни статуй, ни росписи.

В то воскресенье граф Дона сидел на почетном месте, на хорах, чтобы прихожане могли видеть и восхвалять его. Он ждет хвалебного слова за то, что отремонтировал старые скамьи и уничтожил безобразные статуи, за то, что вставил новые стекла и покрасил церковь белой клеевой краской. Он, конечно, был волен поступать, как ему угодно. Если он хотел унять гнев всемогущего, то он, конечно, поступил правильно, украсив его в меру своих возможностей. Но почему он ждет награды за это?

Если он осмелился явиться сюда с неискупленным грехом на совести, то ему бы следовало преклонить колени в искреннем покаянии и просить своих братьев и сестер молить бога о том, чтобы всевышний позволил ему остаться в храме божьем. Лучше бы он предстал жалким грешником, а не сидел бы на почетном месте на хорах, ожидая награды за то, что искал примирения с богом.

О граф, бог, конечно, ожидал увидеть тебя кающимся. Он не потерпит, чтобы ты насмехался над именем божьим, хотя люди и не посмели тебя осудить. Господь ведь любит справедливость; и если люди молчат, то за них говорят камни.

Когда богослужение кончилось и были пропеты последние псалмы, никто не покинул церковь, а пастор взошел на кафедру, чтобы торжественно поблагодарить графа за его благодеяние. Но не тут-то было.

Двери церкви вдруг распахнулись, и на пороге появились глиняные святые. С них стекала вода, они были покрыты зеленой тиной и коричневым илом. Несомненно они узнали, что здесь собираются восхвалять того самого человека, который надругался над ними, изгнал их из храма божьего и бросил в холодные волны Лёвена. И вот глиняные святые пришли сюда, чтобы высказать свое мнение по этому поводу.

Им не по душе монотонный плеск волн, — они привыкли к пению псалмов и молитвам. Они молчали и не роптали до тех пор, пока думали, что все делается во славу божию. Но, оказывается, это не так. На хорах, на почетном месте, сидит граф Дона и хочет, чтобы здесь, в божьем храме, ему поклонялись и воздавали хвалу. Такого они не потерпят. И вот они восстали из своей зыбкой могилы и явились в церковь, и прихожане тотчас же узнали их. Вон идет святой Улаф в венце и шлеме, вон святой Эрик в шитой золотом мантии, а вон седовласый святой Георгий со святым Христофором; но больше нет никого: царица Савская и Юдифь не пришли.

И едва прихожане успели опомниться от изумления, как по церкви прошел шепот:

— Кавалеры!

Да, несомненно это были кавалеры. Не говоря ни слова, они подошли прямо к графу, подняли его вместе с креслом, вынесли из церкви и опустили на землю на склоне горы, неподалеку от церкви.

Они ничего не говорили и не смотрели по сторонам. Они просто вынесли графа Дона из божьего храма, а потом направились кратчайшим путем прямо к озеру.