Майкл Муркок - Бордель на Розенштрассе

Как-то раз во время одной прогулки я познакомился с Каролиной Вакареску, искательницей приключений из Венгрии, которая тоже постоянно останавливалась в Майренбурге в отеле «Ливерпуль». Именно с ней я сталкиваюсь у входа в отель, когда так тороплюсь продолжить свой роман. Если Александра проснется, увидит, что она одна и решит выйти в город, я ее потеряю. Разумеется, у нее могут быть какие-то сомнения, но она их не показывает. Каролина Вакареску улыбается мне. Она, вероятно, идет на свидание со своим любовником графом Мюллером. В ней чудесным образом сочетаются красота венгерки с изяществом англичанки. Она кутается в благоухающие экзотические меха и шелка. Она — незаконнорожденная дочь английского герцога и венгерской аристократки. Ее отец служил в министерстве иностранных дел, а мать до беременности была одной из фрейлин принцессы. Она получила великолепное образование и воспитание, жила в Вене, Англии и Швейцарии и в восемнадцать лет вышла замуж за финансиста Кристофа Беро. Когда Беро потерпел крах и покончил с собой после скандала с Циммерманом в 1889 году, жена его осталась без гроша и вынуждена была жить под покровительством того, кто давно уже был ее любовником, знаменитого пианиста Ганса фон Арнима. Госпоже Вакареску надоело положение, когда она не могла появляться в свете в обществе Арнима. Она уехала из Берлина в Данциг с графом Мюллером, который сам именовал себя «дипломатом без места» и имел репутацию «европейского коммивояжера», шпиона, занимающегося незаконной торговлей оружием, и шантажиста. В тот год Мюллер погибнет и пройдет слух, что это дело рук Каролины Вакареску, которая отделалась от человека, который компрометировал и всячески унижал ее. Это благородная, хотя и не очень пылкая женщина; мне она казалась холодной любовницей. Александра проснулась, и мои страхи оказались напрасными. Она сердится, что еще не подали завтрак. Возможно, это именно мне недостает решимости, а я ошибочно приписываю этот недостаток ей. Приносят завтрак, потом убирают его. Когда мы занимаемся любовью, перед глазами у меня все стоит тот большой каменный "собор; ее плоть так контрастирует с резным гранитом, они, такие разные, схожи тем, что доставляют одинаковое удовольствие рукам и глазам. Мне приходит в голову мысль, что существует немного удовольствий, которые можно сравнить с занятием любовью внутри храма Сент-Мари, когда бы на наши тела падал свет через стекла витражей, а мои пальцы с нежной кожи соскальзывали бы на камень, тогда" блаженство было бы особенно сладостным. Будет ли это богохульством? Многие бы расценили это именно так. Но я бы воздал хвалу Господу за все его дары и молился бы так горячо, как не молился никто и никогда. Сначала Александра почти напугала меня своей неистовой страстью; теперь же она развлекает меня, заражая весельем, и я отвечаю ей тем же. Иногда у меня возникает неизвестно почему впечатление, что я вызываю у нее робость. Я не обращаю внимания на ее страхи. Но нужно быть постоянно начеку, бороться с приступами депрессии или с людьми, которые угрожают нашей идиллии. Я не могу постоянно рассчитывать на силу характера Александры. Решив уехать в Рим, родители поручили ее тетке, которая, в свою очередь, перепоручила ее старой гувернантке. Уже тогда она лелеяла мечты и была готова ринуться в авантюры, которые ей не терпелось пережить с тех пор, как она начиталась французских романов определенного толка. Мне всегда было трудно сказать, выбрала ли она меня, чтобы я просветил ее, или же я просвещался сам, оказавшись рядом с ней. Несмотря на разумную сдержанность, я позволял чувствам управлять собой. Я не сопротивляясь сдался ей. Не знаю точно, сколько времени это продолжалось, но полагаю, что всего несколько дней, когда она была полностью в моей власти, когда я втягивал ее в атмосферу утонченного разврата, в которую она стремилась так страстно. В то же время она страшилась подобно тому, кто потребляет настойку опия, боясь его наркотического воздействия, находя в ней и друга и врага. То, что в конце концов она отвергла всякую зависимость от меня и разбила мое сердце, свидетельствовало о ее решительности и подтверждало, что я потерпел поражение в той игре, которую намеренно вел в течение нескольких лет. Александра прерывисто дышит, невнятно что-то произносит, сверкая глазами. Как и большинство мужчин, я привык к женщинам, стремление к власти у которых выражается в мужских приемах поведения, но Александра то ли была слишком хитра, то ли слишком наивна, пытаясь покорить меня, проникнуть в мой мир. Частично этим она меня и очаровала. Вот уже несколько лет, как ни одна женщина не преследовала меня так настойчиво, но здесь я попался. Эрос вытеснил Бахуса. Я очнулся от состояния мрачного опьянения, в котором, как полагают, мы черпали непредвзятость суждения, но которое на самом деле приносит лишь заблуждения и помрачнение ума, не поддающуюся обузданию тоску и заканчивается катастрофическим падением.

Из тени появляется Пападакис, гремя подносом. Сегодня я могу предположить, что сознательно покорился Эросу, убежденный в том, что иногда бывает полезно и мужчинам и женщинам оказаться в смешном и нелепом положении. Ведь учит нас мудрости лишь то, что нам суждено перенести. Пападакис протягивает ко мне свои тонкие руки. Я улавливаю пряный запах отварной рыбы. «Вам это пойдет на пользу», — говорит он полушутя-полувкрадчиво. Таким тоном он говаривал в краткий период своей славы, чтобы подавлять волю слабых: это было его единственное оружие; все свои эмоциональные ресурсы он исчерпал, не достигнув и сорока лет. О прошлом он говорил как о боге, который его предал. «Они отняли у меня все», — говорил он иногда. В минуты, когда его одолевал эгоцентризм, он утверждал, что сознательно пришел к своему краху. Даже когда мы падаем на дно пропасти, нам необходимо объяснить окружающим, что падение это было обдуманным и умышленным. А раз нам не удалось подчинить своей власти этот мир, мы удовлетворяемся властью над женщинами. Те же, по личным соображениям и по причине временного характера, помогают нам, требуя власти над собой, что в действительности является уделом наиболее прочно утвердившихся тиранов. Пападакис стал сморщенным дряхлым сатиром, памятником растраченных жизненных сил, упорно стремящимся сохранить мне жизнь, и причины этого стремления мне мало понятны. Я прошу его оставить поднос и принести мне белого вина. Он отказывается. Он заявляет, что вино вредно для моего здоровья. Он хмурится, вероятно, осознавая, что не обладает более властью надо мной. Александра с похотливым видом принимается расспрашивать меня о моих других любовницах. Я же, романтик, отвечаю, что у меня лишь она одна, и это, кажется, разочаровывает ее.