Редьярд Киплинг - Сталки и компания

Жизнерадостный гомон воспоминаний, состоявший из личных, провинциальных и имперских событий прошлого наряду с новой политикой был прерван звуком бирманского гонга, и мы спустились по лестнице длиной чуть ли не с четверть мили, чтобы поздороваться с матерью Мальчика, которая знала нас всех еще со школьных лет; они встречала так, будто занятия кончились неделю назад. Но уже прошло пятнадцать лет с тех пор, как она, хохоча до слез, одолжила мне серую юбку принцессы для любительского спектакля.

Это был обед из «Тысячи и одной ночи», который подавали в двадцатипятиметровом зале, заполненном портретами предков, горшками с цветущими розами и, что самое удивительное, с паровым обогревом. Когда все кончилось и мамаша удалилась («Вам, мальчики, нужно поговорить, поэтому я должна вам сказать сейчас спокойной ночи»), мы собрались вокруг огня, топившегося яблоневыми дровами на гигантской полированной стальной каминной решетке высотой метра три, и Мальчик обошел всех, раздавая экзотические напитки и сигареты, которые были так хороши, что желания закурить свою собственную трубку не возникало.

– Какое блаженство! – промычал Дик Четверка с дивана, на котором он сидел, закутанный в плед. – Я в первый раз согрелся с тех пор, как вернулся домой.

Мы все подобрались поближе к огню, кроме Мальчика, который уже довольно давно был дома и, когда чувствовал холод, начинал делать физические упражнения. Времяпрепровождение это достаточно неприятное, но обожаемое англичанами, живущими на Острове.

– Если ты скажешь хоть слово о холодном обливании и пробежках, – медленно произнес Мактурк, – то я убью тебя, Мальчик. Я тоже человек. Помните, как мы считали за счастье вылезти из кровати в воскресенье, когда на улице градусов пятнадцать, и отправиться купаться на Пебблридж? Ух!

– Вот одного я не пойму, – сказал Терциус, – как это мы ходили в ванную, парились там докрасна, а потом выходили, дыша всеми порами, в снежную пургу или на мороз. И, насколько я помню, никто из нас не умер.

– Если уж говорить о купании, – усмехнулся Мактурк, – помнишь наше купание в пятой комнате, Жук, когда Яйцекролик бросался камнями в Кинга? Я бы много дал, чтобы увидеть сейчас старину Сталки! Из нашей троицы сегодня здесь нет только его.

– Сталки – великий человек столетия, – сказал Дик Четверка.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Откуда я знаю? – сказал Дик Четверка насмешливо. – Если бы ты попал в заварушку со Сталки, ты бы не спрашивал.

– Последний раз я видел его в лагере в Пинди, – сказал я. – Он сильно окреп: в нем было, наверное, метра два росту и больше метра в плечах.

– Толковый парень. Чертовски толковый, – сказал Терциус, покручивая усы и глядя в огонь.

– Он чуть было не попал под суд и чуть не был разжалован в Египте в восемьдесят четвертом, – ввернул Мальчик. – Мы были с ним на одном пароходе... оба еще зеленые. Только по мне это было видно, а по Сталки нет.

– А в чем было дело? – спросил Мактурк, рассеянно наклоняясь ко мне, чтобы поправить мой галстук.

– Да ничего особенного. Полковник доверил ему отвести на помывку двадцать не то солдат, не то погонщиков верблюдов, не то еще кого-то: это было под Суакином, и Сталки столкнулся с местными фуззи [136], отойдя от границы на пять миль. Он мастерски отступил, успев уложить восьмерых. Он прекрасно знал, что не имел права уходить так далеко, поэтому он взял инициативу на себя и тут же отправил письмо полковнику, который с пеной у рта начал жаловаться, что ему «оказывают недостаточную поддержку в проведении операций». В общем, кончилось тем, что один толстый генерал орал на другого! Потом Сталки перевели в штаб корпуса.

– Это... очень... на него похоже, – раздался из кресла голос Абаназара.

– И ты тоже с ним сталкивался? – спросил я.

– О, да, – ответил он своим нежнейшим голосом. – Я застал конец этой... эпопеи. А вы что, ничего не знаете?

Мы ничего не знали: ни Мальчик, ни Мактурк, ни я, и вежливо попросили рассказать нам.

– Это было довольно серьезно, – сказал Терциус. – Пару лет назад мы попали в переделку в предгорьях Хай-Хиин [137], и Сталки нас спас. Вот и все.

Мактурк посмотрел на Терциуса со всем презрением ирландца к немногословному англосаксу.

– Боже мой! – воскликнул он. – И вот ты и тебе подобные правят Ирландией. Терциус, тебе не стыдно?

– Ну, я не могу рассказывать слухи. Я могу только добавить, если кто-нибудь расскажет. Спроси его, – он показал на Дика Четверку, чей нос смешно торчал из пледа.

– Я знал, что ты не будешь рассказывать, – сказал Дик Четверка. – Дайте мне виски с содовой. Пока вы там купались в шампанском, я пил лимонный сок и аммонизированный хинин, и теперь у меня голова гудит как колокол.

Выпив, он обтер торчащие усы и начал, стуча зубами:

– Помните экспедицию в Хай-Хиин, когда мы задали им жару, двинув действующую армию; они даже не сопротивлялись? В общем, оба племени, которые создали против нас коалицию, сдались без единого выстрела, и куча волосатых негодяев, у которых власти над своими людьми было не больше, чем у меня, обещали и клялись выполнить массу разных вещей. И только на этом ничтожном основании, дорогой Киса...

– Я был в Симле, – быстро проговорил Абаназар.

– Неважно, все вы одним миром мазаны. На основании этих грошовых договоренностей ваши ослы из политического управления объявили, что мир восстановлен, и правительство, которое не может обойтись без глупостей, начало строить дороги по мере набора рабочей силы. Это-то помнишь, Киса? Остальные ребята, которые не участвовали в этой кампании, и не думали, что будут какие-то новые столкновения, стремились вернуться в Индию. Но я-то участвовал в паре стычек до этого, и у меня были свои сомнения. Я сделал так, summa ingenio , что меня назначили командующим дорожным патрулем, ничего нам копать было не нужно, а только изящно маршировать с охраной. Все войска были отведены, но от своего полка я сохранил ядро из сорока патанов [138], главным образом рекрутов, и мы тихо сидели в главном лагере, пока рабочие ходили на строительство дороги, как было предписано политическим отделом.

– И песни распевали в лагере, – сказал Терциус.

– Мой молокосос, – так Дик Четверка назвал своего прапорщика, – был набожным существом. Он не любил петь песни, так что в конце концов свалился с пневмонией. Я бродил по лагерю и наткнулся на Терциуса, который болтал о своей должности второго помощника генерал-квартирмейстера, от которой он, бог знает почему, не отказался. В лагере было шесть-восемь человек из колледжа (мы всегда на переднем крае), но я слышал, что Терциус надежный парень и сказал ему, что ему надо плюнуть на свою должность и помочь мне. Терциус тут же согласился, и мы вышли на проверку дорожных работ: сорок патанов, Терциус и я. Группа Макнамары (помните старину Мака-Сапера, который отлично играл на скрипке в Амбале), группа Мака была предпоследней. Последней была группа Сталки. Он был в самом начале дороги с несколькими его любимыми сикхами. Мак надеялся, что с ним все в порядке.