Николай Вагнер - Тёмный путь

Проговорив это, «северный вождь» поклонился собранию и опустился на свое место.

– Достопочтенный вождь юга, очередь за вами, – проговорил раввин, и со стула встал довольно высокий, смуглый еврей, физиономия которого скорее напоминала грека или армянина. Он говорил громко, мягко, прищелкивал, пришепетывал и пересыпал немецкую речь еврейскими словцами.

– Мы, почтенная братия, живем счастливо. Юг нам принадлежит. Это наша исконная, родная страна. Мы принялись за мужика, и мужик у нас теперь в кабале. Мы его тискаем и давим, нечистого проклятого хлопа, как клопа вонючего. Нас уже там более 20 Откупа у нас на откупу, полиция тоже. Всякие советники и сами губернаторы еврейскими подарочками не брезгуют. Всяко дело нам нипочем. Во всяком суде проведем все, что надо, а таможня наша, золотое дно. Теперь поганому филистимлянину уже трудно с нами справиться. Ничего не поделает: отрубит одну лапу – а у нас десять новых вырастет; отрубит одну голову – у нас сотня новых вырастет. Если мы еще не владеем севером, западом и востоком, то юг уже нам принадлежит: все западные губернии, Малороссия – все наше… Живем и славим Иегову великого.

Тут все члены собрания вдруг вскочили и снова начали кривляться и вопить что-то по-еврейски. Но меня вся эта трагикомедия до того возмутила, что я выхватил пистолет и бацнул прямо в стену. Выстрел хлопнул весьма внушительно и… Господи! Какой переполох произвел он в жидовском совете.

– Ай! Аяй! Вей мир!.. Бьют! Режут!.. Караул!

И весь кагал опрометью к одно мгновение слетел с эстрады, впопыхах опрокинул стол, уронил и загасил канделябр.

Настала полная мгла, но и в этой темноте еще сильнее раздавались неистовые крики и визги:

– Ай! Ай! Караул… Ратуйте!

С моей стороны, разумеется, было глупо прекратить на самом, может быть, интересном месте изложение этого плана действия еврейской компании. Притом это было сильно рискованно. Но я снова напомню, что мне было только 22 года, а голова моя после болезни еще плохо работала.

Оставшись во тьме кромешной, я быстро, ощупью снова зарядил пистолет и, выхватив другой из ящика, стал ожидать нападения.

На дворе все еще раздавались крики, визги и громкие голоса. Прошло, я думаю, более четверти часа, как я услыхал тихие шаги и шепот за большою дверью.

– Кто там? – закричал чей-то громкий дрожащий голос, в котором я, кажется, узнал голос доктора. – Говори! Кто там?

– Оставьте, – перебил его голос Сары. – Я знаю кто! Это до меня одной касается. И я с ним разделаюсь.

Двери отворились. На пороге показалось несколько человек со свечами. Впереди всех была Сара.

Я как теперь гляжу на ее бледное лицо со сверкающими глазами. Но она была хороша и с этим искаженным злобой лицом.

Она прямо пошла на меня, и я заметил, как в ее руке сверкнул небольшой кинжал.

Я протянул вперед обе руки, вооруженные пистолетами.

– Если сделаешь еще один шаг, – сказал я, – я выстрелю!

Ее лицо слегка дрогнуло, но она продолжала идти.

Я выстрелил поверх ее головы, и в одно мгновение вся сцена изменилась. Кто-то упал. Остальные опрометью бросились вон. Свечи исчезли, и мы остались одни, впотьмах.

Она бросилась на меня, но я быстро отскочил в сторону. Она за что-то запнулась и грохнулась на землю. В одно мгновение я отбросил пистолеты и насел на нее. Завязалась борьба ожесточенная, но недолгая. Я отнял у нее кинжал и крепко держал ее за руки. Мы сидели рядом на полу.

– Послушай, Сара! – сказал я, тяжело дыша. – Если вы меня убьете, то это дорого, это страшно дорого будет вам стоить… Если же я уйду отсюда подобру-поздорову и если завтра вечером ты придешь ко мне и принесешь 20 000 (пять я дарю тебе), то я даю честное слово дворянина, что буду крепко молчать о ваших шашнях. Не скажу никому, ни другу, ни отцу родному.

Нисколько секунд она сидела молча. Обе руки ее были крепко зажаты в моих руках.

– Хорошо, – сказала она, – я тебе верю и приду… завтра… в 8 часов… и принесу… 20 тысяч…

Она говорила также с трудом, и голос ее дрожал.

Я выпустил ее руки. Она встала, а я первым долгом счел быстро обшарить кругом, схватить кинжал и сунуть его в боковой карман. Вслед за тем, тотчас же, я ощупью нашел пистолеты и быстро уложил их в ящик. Правда, руки дрожали, не слушались, но все совершилось удачно. Только несколько мелочей вылетело из ящика. На них я, разумеется, махнул рукой.

– Отвори же мне двери, – сказал я. – Их кто-то запер.

Она молча спустилась с лесенки и подняла щеколду, о существовании которой я и не подозревал. Дверцы отворились. Слабый полусвет проник в чуланчик.

– Смотри же, завтра в 8 часов… Не забудь!

Вместо ответа она молча кивнула головой.

Я хотел обнять, поцеловать ее; но она отстранилась, и я заметил при этом, как стучали ее зубы.

Я быстро пошел не оглядываясь.

Но не прошло и трех секунд, как сзади опять раздались крики, споры, отчаянные голоса – и вдруг в тишине ночи громко хлопнул выстрел, и пуля прожужжала мимо моего уха. Я опрометью бросился к калитке. Вслед за мной грянул еще выстрел и также мимо, но я уже выходил из калитки и быстро прихлопнул ее за собой.

Хотя в улице было больше заборов, чем домов, но выстрелы взбудоражили собак, и они подняли такой лай, что некоторые обыватели выскочили на улицу и с недоумением смотрели на меня, быстро шагающего по опустелым тротуарам.

Вернувшись домой пешком (в П. тогда не было ночных извозчиков, да и теперь нет), усталый, но бодрый, с внутренней нервною дрожью, я долго не мог заснуть. Меня пугали то выстрелы, то Сара представлялась мне в виде вампира, который хотел высосать мою душу. Наконец, я заснул и долго проспал.

Меня разбудил мой Степан.

– Пришел человек от Лазаревских и желают вас видеть…

Я быстро вскочил.

Лазаревская Надежда Степановна, моя двоюродная тетка, довольно богатая П… помещица, добрейшее и милейшее существо, вдова, почти бездетная. У нее была только одна дочка, друг моего детства, и теперь с этой дочкой она возвращалась восвояси из заграницы, где пробыла около трех лет, скитаясь по разным водам, больше проживая в Париже или Ницце.

Напомню кстати, что в те времена поездка за границу не была таким обыденным делом, как теперь. Даже из Петербурга ездили сравнительно немногие, а в провинции долгое пребывание за границей считалось подвигом.

У этой тетки я почти постоянно жил, когда приезжал на вакации из П… гимназии, и дом ее для меня был родной дом.

Я тотчас же накинул халат, надел туфли и вышел к человеку, Ефрему, седому старику, старому моему знакомому.

– Здравствуй, Ефрем! Откуда? С чем приехал?

– Здравствуйте, сударь! (И он низко кланялся.) Надежда Степановна вернулись из заграницы и просят вас пожаловать к ним сегодня откушать.