Чарльз Диккенс - Барнеби Радж

— Ну-c — спросил тот, — зачем это я тебе понадобился?

— Есть новости, — отвечал Хью. — Ваш сын был сегодня у нас в «Майском Древе». Приехал верхом из Лондона. Он хотел увидеться со своей милой, да не удалось. Вот он и оставил Джо письмо для нее или на словах велел что-то передать. Но когда сын ваш уехал, Джо с отцом поспорили из-за этого, старик не позволил ему идти в Уоррен. Он сказал — Джон то есть, — что никому из своей семьи не позволит вмешиваться в это дело, чтобы не навлечь на него неприятности. Потому что, говорит, у меня гостиница, и я разорюсь, если клиенты будут недовольны мной.

— Этот Джон — настоящее сокровище, — со смехом заметил мистер Честер. — И болван притом, а это всего ценнее. Ну, что же дальше?

— Дочка Вардена, та девушка, которую я поцеловал…

— И у которой украл браслет на большой дороге, спокойно вставил мистер Честер. — Так что ты хотел о ней сказать?

— В тот вечер она написала из «Майского Древа» мисс Хардейл, что письмо она потеряла — то самое письмо, которое я вам принес, а вы сожгли. И наш Джо должен был отнести записку, но старик не пускал его из дому весь следующий день — нарочно, чтобы он не мог сходить в Уоррен. И сегодня утром Джо велел мне отнести записку. Вот она.

— Значит, ты не ее отнес по адресу, голубчик? — притворно изумился мистер Честер, вертя в пальцах записку Долли.

— Я думал, что вы захотите получить и ее тоже. Раз сожгли одно, так и все — туда же, — пояснил Хью.

— Право, ты — отчаянный малый, — отозвался мистер Честер. — И если не научишься разбираться во всем, твоя карьера с поразительной быстротой придет к концу. Ведь ты же знаешь, что то письмо было адресовано моему сыну, и сын живет тут же, в моем доме. А это письмо не к нему, оно адресовано другому человеку. Неужели тебе не понятна разница?

— Коли оно вам не нужно, так верните мне его, и я отнесу его куда следует. Уж не знаю, сэр, как вам и угодить, — сказал Хью, обескураженный этим выговором, обрушившимся на него вместо ожидаемых горячих похвал.

— Я сам его передам, — после минутного размышления сказал мистер Честер, пряча письмо. — Не знаешь, эта леди в хорошую погоду ходит гулять?

— Да. Она все больше гуляет около полудня.

— Одна? — Да.

— А в каких местах?

— В парке, поблизости от дома. Там, где тропка уходит в поле.

— Пожалуй, если завтра утро будет ясное, я с ней встречусь на дороге, — сказал мистер Честер так уверенно, словно говорил о своей доброй знакомой. — И вот что, мистер Хью, — если мне доведется заехать в «Майское Древо», ведите себя так, как будто видите меня первый раз в жизни. Сдержите свою благодарность и постарайтесь забыть ту снисходительность, с которой я отнесся к истории с браслетом. Благодарность с вашей стороны делает вам честь и вполне естественна, но в присутствии других вам следует ради собственной безопасности держать себя так, как будто вы ничем мне не обязаны и никогда не бывали у меня в доме. Ясно?

Хью отлично все понял. После некоторого молчания он, тихо и запинаясь, выразил надежду, что «хозяин» не захочет причинить ему неприятностей из-за этой записки — ведь он ее не передал по адресу единственно из желания угодить ему. Мистер Честер прервал его бессвязные оправдания и с добродушно покровительственным видом сказал:

— Я уже вам обещал, мой друг, защищать вас всегда, пока вы этого будете заслуживать, — а мое слово все равно что письменное обязательство, скрепленное подписью и печатью. Так что не тревожьтесь, прошу вас, и сохраняйте полное спокойствие. Когда человек отдается в мою власть так покорно, как вы, я чувствую, что он имеет некоторое право на мое участие. И вы себе представить не можете, как я тогда бываю снисходителен и великодушен. Рассчитывайте на мое покровительство, и, пока мы остаемся друзьями, сердце ваше может быть спокойно, как ни одно сердце, которое бьется в человеческой груди. Выпейте еще стаканчик на дорогу — мне прямо-таки совестно, что вы проделали ради меня такой дальний путь — и ступайте с богом.

— А там у нас думают, что я крепко сплю в конюшне! — сказал Хью, залпом осушив стакан. — Конюшня заперта, но лошадь сбежала. Ха-ха-ха!

— А вы, оказывается, шутник и весельчак, — заметил его покровитель. — Это мне в вас больше всего нравится. Ну, прощайте. И, ради моего спокойствия, хорошенько берегите себя.

Любопытно, что во время всего этого разговора каждый из собеседников не смотрел другому прямо в лицо, но оба исподтишка следили друг за другом. Только сейчас они обменялись быстрым взглядом, и оба тотчас отвели глаза. Хью вышел, осторожно и бесшумно закрыв за собою дверь. А мистер Честер сидел все в той же позе и сосредоточенно смотрел на огонь в камине.

— Ну, что ж! — произнес он вслух после долгого раздумья. Он сказал это с глубоким вздохом и нетерпеливо зашевелился в кресле, словно хотел отогнать какую-то назойливую мысль и вернуться к тем, которые занимали его весь день. — Заговор удался. Бомба брошена. Полагаю, что она взорвется через сорок восемь часов и разнесет вдребезги всю эту славную компанию. Посмотрим!

Он лег в постель и уснул, но скоро проснулся в испуге: ему почудилось, будто Хью стоит у входной двери и каким-то странным, не своим голосом кричит, чтобы его впустили. Иллюзия была так сильна, что мистер Честер, охваченный тем смутным страхом, который вызывает у людей ночные видения, встал, схватил шпагу и, отперев дверь, выглянул на лестницу. Он поискал глазами те ступеньки, где нашел Хью спящим, и даже окликнул его. Но на лестнице было темно и тихо. Мистер Честер вернулся в спальню, лег и после целого часа мучительной бессонницы уснул и не просыпался уже до самого утра.

Мысли людей светских всегда подчинены закону «духовного тяготения», который, действуя подобно закону физического тяготения, не дает им оторваться от земли. Великолепие солнечного дня и дивная тишина звездных ночей тщетно взывают к их душе. Солнце, звезды и луна ничего не говорят им. Люди эти подобны тем ученым мудрецам, которые знают латинские названия всех планет, но совсем забыли о таких скромных небесных созвездиях, как Милосердие, Сострадание, Терпимость и Человеколюбие, хотя плеяда их сияет ночью и днем так ярко, что ее и слепой заметит. Даже в усеянном звездами небе эти люди видят лишь отражение своей великой мудрости и учености.

Любопытно было бы прочесть мысли такого человека, который, озирая сияющие над нами бесчисленные миры, ищет в них лишь того, чем постоянно занят его ум. Тем, чья жизнь проходит под сенью тронов, ночные светила напоминают о звездах, что украшают грудь придворных фаворитов. У людей завистливых, даже когда они смотрят на небо, перед глазами всегда лишь почести, воздаваемые их ближним, а стяжателям и большинству людей суетных и алчных великая вселенная кажется усеянной сверкающими новенькими золотыми, только что с монетного двора, где на них вычеканили голову монарха, — эта картина всегда стоит перед ними, куда бы они ни повернулись, и заслоняет им небо. Так призраки наших вожделений становятся между нами и тем, что есть в нас лучшего, и затмевают его сиянье.