Чарльз Диккенс - Дом с привидениями

Но наряду с тем день ото дня Бесси все крепче убеждалась, что тетя ее знает куда больше, нежели могло показаться поначалу. Было что-то столь застенчивое и трогательное в слепой заботе Хестер о муже — суровом, сломленном горем Натане — и ее безмолвных стараниях утешить его, унять его глубочайшую муку, что по этой заботе Бесси понимала, что тетя ее догадывается о многом. Невидящими глазами Хестер заглядывала в окаменевшее лицо мужа, по щекам ее катились медленные слезы, а время от времени, когда старушка думала, будто никто, кроме мужа, не видит и не слышит ее, она бормотала священные тексты, которые слышала в церкви в более счастливые дни и которые, как полагала она в своей безыскуственной и искренней простоте, могут еще даровать ему облегчение. Однако с каждым днем миссис Хантройд становилась все грустнее и грустнее.

За три-четыре дня до начала выездной сессии из Йорка нежданно-негаданно пришли повестки, призывающие старых супругов предстать перед судом. Ни Бесси, ни Джон, ни Джейн не могли понять, в чем тут дело, ибо самим им повестки пришли гораздо раньше и они были уверены, что их показаний более чем хватит, чтобы осудить разбойников.

Но увы! Разгадка была проста и ужасна. Адвокат, нанятый защищать заключенных, услышал от них, что в разбое участвовал и третий сообщник, и услышал также, кем он был. И поскольку задача адвоката состояла в том, чтобы по мере возможностей уменьшить вину своих клиентов, доказав, что они были всего лишь орудием в руках третьего, который, благодаря знаниям о привычках и распорядке дня потерпевших, и являлся зачинщиком и организатором всего плана в целом. А для того, чтобы доказать это, необходимо было заручиться показаниями родителей, которые, как утверждали арестованные, узнали голос молодого человека, их сына. Ведь никто не знал, что это могла засвидетельствовать еще и Бесси. А учитывая, что Бенджамин, по всеобщему мнению, давно уже покинул Англию, показания его сообщников, по сути дела, нельзя было считать таким уж гнусным предательством.

Изумленные, теряющиеся в догадках и усталые, достигли старики Йорка вечером накануне суда. Бесси и Джон сопровождали их. Натан по-прежнему был настолько погружен в себя, что Бесси совершенно не могла понять, что происходило у него на душе. Он безучастно и безвольно отдавался попечениям дрожащей жены и, казалось, едва вообще замечал их.

Хестер же, как порою начинала бояться Бесси, потихоньку впадала в детство, ибо любовь к мужу настолько завладела всеми ее помыслами, что ее занимали лишь попытки хоть как-то растопить его холодность, расшевелить и развеселить его. Казалось даже, что в своих стараниях вернуть его к прежней бодрости, она порой забывала о причине, заставившей его столь жестоко перемениться.

— Судья ни за что не станет мучить их, стоит ему только увидеть, в каком они сейчас состоянии! — воскликнула Бесси утром в день суда. Девушку томили неясные опасения. — Никто не допустит такого бессердечия, вот уж точно!

Но, к сожалению, она «вот уж точно» ошибалась. Настал черед защиты, и на свидетельскую скамью был вызван Натан Хантройд. Увидев пред собой убеленного сединами и согбенного горем старца, барристер взглядом попросил у судьи прощения.

— Ради моих клиентов, милорд, я с глубочайшим прискорбием вынужден избрать способ ведения дела, к коему иначе ни за что не прибегнул бы.

— Продолжайте! — велел судья. — Закон и порядок должны восторжествовать.

Но, сам будучи уже в годах, он испуганно прикрыл рот рукой, когда Натан, с посеревшим, неподвижным лицом и скорбными, ввалившимися глазами, положил руки на край барьера и приготовился отвечать на вопросы, суть которых он начал уже прозревать, но тем не менее, не дрогнув, поклялся, что «сами камни» (как выразился он с присущей ему угрюмым чувством Высшей Справедливости) «восстанут против лжесвидетельства».

— Насколько мне известно, ваше имя — Натан Хантройд?

— Да.

— Вы живете в Наб-энде?

— Да.

— Помните ли вы ночь двенадцатого ноября?

— Да.

— Насколько мне известно, той ночью вас разбудил какой-то шум. Что это было?

Старик устремил на спрашивающего взгляд загнанного в ловушку зверя. Никогда не забыть адвокату этот взор. Он будет преследовать его до самого смертного часа.

— Стук камешков в окно.

— Вы первым услышали его?

— Нет.

— Тогда что же вас разбудило?

— Моя старуха.

— И тогда вы оба услышали стук камешков. А еще что-нибудь вы слышали?

Долгая пауза. Затем тихо и отчетливо:

— Да.

— Что именно?

— Наш Бенджамин просил нас впустить его в дом. По крайней мере, она утверждала, будто бы это он.

— А сами вы тоже так считали?

— Я сказал ей, — (более громким голосом) — спать и не думать, будто каждый пьянчуга, который забредет к нам, это и есть наш Бенджамин, потому что он умер и пропал без вести.

— А она?

— Она сказала, что еще сквозь сон слышала, как наш Бенджамин умоляет впустить его. Но я велел ей не обращать внимание на глупые сны, а повернуться на другой бок и спать.

— И она послушалась?

Снова мучительная пауза. Судья, присяжные, подсудимые, публика в зале — все затаили дыхание. Наконец Натан произнес:

— Нет!

— Что было дальше? (Милорд, я вынужден задавать эти мучительные вопросы.)

— Я понял, что она не угомонится. Она ведь всегда верила, что он вернется к нам, точно блудный сын из Писания, — (голос старика стал чуть сдавленнее, но он отчаянным усилием сумел снова овладеть собой и продолжил): — Она сказала, если я не встану, она встанет сама, и тут как раз я услышал голос. Я не совсем уверен, джентльмены, я ведь был болен и лежал в кровати, и к тому же очень разволновался. Кто-то позвал: «Отец, матушка, я здесь, умираю от холода и голода — неужели вы не проснетесь и не впустите меня?»

— Что это был за голос?

— Он был очень похож на голос нашего Бенджамина. Я вижу, к чему вы клоните, сэр, и скажу вам правду, хоть она и убивает меня. Отметьте там, я не утверждаю, будто это был наш Бенджамин, я только сказал, что голос был очень похож на его…

— Это все, что я хотел услышать, мой славный друг. И в силу этой мольбы, произнесенной голосом вашего сына, вы спустились вниз и отворили дверь этим двум подсудимым и третьему грабителю?

Натан лишь кивнул в знак согласия, и даже адвокат проявил довольно милосердия, чтобы не заставлять его отвечать вслух.

— Вызовите Хестер Хантройд.

На свидетельское место вышла старушка с мягким, приятным и опечаленным лицом и явственно слепыми глазами. Она смиренно сделала реверанс тем, кого привыкла сызмальства почитать, но кого видеть сейчас не могла.

Она стояла там, ожидая чего-то страшного, чего еще не мог представить себе ее бедный смятенный разум, и в ее робких, незрячих манерах было что-то, невыразимо растрогавшее всех, кто видел ее. Адвокат снова извинился, но судья уже не мог ничего ответить, губы его задрожали, а присяжные неодобрительно косились на адвоката подсудимых. Сей достойный джентльмен понял, что может зайти слишком уж далеко и склонить чашу симпатий на противную сторону, но все же обязан был задать несколько вопросов. Итак, торопливо пересказав все, что он узнал от Натана, он спросил: