Джордж Элиот - Мельница на Флоссе

Взгляните на нее сейчас, когда она сворачивает на свою любимую дорогу и по узкой тропинке между пихтами вступает в Красный Овраг: на плечах у нее полученная от одной из тетушек черная шелковая шаль крупного плетения, сквозь которую просвечивает старенькое сиреневое платьице и обрисовывается ее стройная фигура; убедившись, что ее никто не видит, она снимает шляпку и, связав ленты, вешает ее на руку. Трудно поверить, что ей всего шестнадцать лет; возможно, причиной тому тихая, смиренная печаль ее взгляда, возможно — ее фигура с округлившейся грудью, отчего Мэгги кажется уже взрослой девушкой. Юность и здоровье помогли ей вынести все испытания — и те, что ниспослала ей судьба, и те, что она сама на себя возложила, и ночи, проведенные для умерщвления плоти на голом полу, не оставили на ней никаких видимых следов: взгляд ее ясен, золотистые щеки круглы и упруги, пухлые губы пунцовы. Смуглая, высокая, с черной как смоль косой, венчающей голову, она кажется сродни величавым пихтам, на которые смотрит сейчас с такой любовью. И все же, когда глядишь на нее, ощущаешь тревогу… ощущаешь, что она полна противоречий и они вот-вот яростно столкнутся; на ее лице лежит печать смирения, которое часто можно увидеть на более взрослых лицах под монашеским покрывалом, — смирения, так не вяжущегося с бунтарской юностью, и вы все время ждете, что скрытые в ее душе страсти вдруг блеснут во внезапном пылком взгляде и развеют этот покой, подобно тому как притушенный огонь вспыхивает вновь, когда нам кажется, что он совсем погас.

Но ничто не тревожило Мэгги в эту минуту. Она спокойно наслаждалась свежестью воздуха и, всматриваясь в старые пихты, думала о том, что сломанные ветви — это следы прошлых бурь, которые только помогли красным стволам подняться выше к свету. Но тут, все еще глядя вверх, на пихты, она почувствовала, что на поросшую травой дорожку упала чья-то тень, и, вздрогнув, опустила взор. Перед ней стоял Филип Уэйкем. Приподняв шляпу и густо покраснев, он подошел к ней и протянул руку. Мэгги тоже вспыхнула — от удивления, которое тут же сменилось радостью. Она подала ему руку и посмотрела на юношу ясным взором, не отражавшим в этот миг ничего, кроме памяти о ее детской приязни к нему — памяти, которая всегда была в ней жива. Первая заговорила Мэгги.

— Вы меня напугали, — сказала она с легкой улыбкой. — Я никогда здесь никого не встречаю. Как вы попали сюда? Вы пришли нарочно, чтобы меня встретить?

— Нельзя было не видеть, что Мэгги чувствует себя с ним маленькой девочкой.

— Да, — ответил Филип, все еще не оправившись от смущения. — Мне очень хотелось повидать вас. Вчера я долго сидел на берегу возле вашего дома, все ждал, что вы выйдете, но так и не дождался. Сегодня я снова пришел и, когда заметил, куда вы направились, постарался не потерять вас из виду и прошел сюда берегом, там, за деревьями. Вы ведь не сердитесь на меня за это?

— Нет, — сказала Мэгги серьезно и просто и пошла вперед, словно приглашая Филипа следовать за ней. — Я очень рада, что вы пришли, мне тоже хотелось как-нибудь поговорить с вами. Я не забыла вашей доброты к Тому, да и ко мне тоже, в те далекие дни, но я вовсе не была уверена, что вы тоже нас помните. Нам с Томом выпало много горя с тех пор — верно, это и заставляет чаще вспоминать все то, что было в прежние счастливые дни.

— Не думаю, чтобы вы вспоминали меня чаще, чем я вас, — застенчиво промолвил Филип. — Знаете, там, за границей, я нарисовал ваш портрет — такой, какой вы были в то утро в кабинете, когда сказали, что будете всегда меня помнить.

Филип вынул из кармана большой медальон и открыл его. Мэгги увидела девочку с черными волосами, заложенными за уши, которая, опершись локтями о стол, удивленно и мечтательно глядела в пространство. Этот набросок, сделанный акварелью, был совсем неплох.

— О боже, — воскликнула Мэгги, улыбаясь, и даже покраснела от удовольствия. — Какая я была в детстве смешная! А я помню, когда носила так волосы. И это розовое платье. Я и вправду была похожа на цыганку. Верно, я и теперь похожа, — добавила она после короткого молчания. — Вы такой и ожидали меня встретить?

Подобные слова были бы уместны в устах кокетки, но и тени кокетства не мелькнуло в открытом взгляде ясных глаз, обращенных к Филипу. Она надеялась, что и теперь понравится ему, но потому лишь, что в ней вновь заговорила жажда быть предметом любви и восхищения. Филип встретил ее взгляд и долго молча смотрел на нее. Наконец он сказал спокойно:

— Нет, Мэгги.

Лицо Мэгги затуманилось, чуть дрогнули губы. Она опустила ресницы, но не отвернулась, и Филип продолжал на нее смотреть. Затем он медленно произнес:

— Вы гораздо красивее, чем я ожидал.

— Правда? — воскликнула Мэгги, еще жарче вспыхивая от удовольствия. Она отвернулась и молча сделала несколько шагов, глядя прямо вперед, словно стараясь примирить свои прежние представления с этой новой для нее мыслью. Девушки обычно считают, что тщеславие проявляется главным образом в любви к нарядам; поэтому, чтобы не поощрять в себе этот суетный порок, Мэгги избегала смотреться в зеркало. Она сравнивала себя с элегантными молодыми особами в дорогих туалетах, и ей не верилось, что она может кому-нибудь понравиться. Филип, казалось, был рад молчанию. Он шел рядом, не отводя взора от ее лица, словно глядеть на нее было пределом его мечтаний. Они вышли из-под пихт и оказались у зеленой полянки, окруженной зарослями розового шиповника. Но по мере того, как вокруг становилось светлее, лицо Мэгги меркло. Выйдя на поляну, она остановилась и, снова взглянув на Филипа, сказала серьезно и печально:

— Мне бы очень хотелось, чтобы мы были друзьями… то есть если бы могли, если бы это было хорошо и правильно. Но уж таково ниспосланное мне испытание: я не могу удержать ничего из того, что любила маленькой девочкой. Ушли от меня старые книги, и Том изменился, и отец тоже. Всему конец. Я должна расстаться, со всем, что было мне дорого в мои детские годы. Мне придется расстаться и с вами, Филип: мы впредь не должны замечать друг друга. Это я и собиралась сказать вам. Я хочу, чтобы вы знали — ни Том, ни я не можем поступать по своему желанию, и если я буду вести себя так, словно я забыла вас, причиной тому не зависть, или гордость, или… или какое-нибудь другое нехорошее чувство.

Голос ее звучал все печальней и мягче, в глазах показались слезы. Гримаса боли, исказившая лицо Филипа, сделала его еще более похожим на того мальчика, которого она так любила в детстве, и теперь его уродство еще громче взывало к ее состраданию.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — проговорил он дрогнувшим голосом, сразу упав духом. — Я знаю, что не дает нам быть друзьями, но это неправильно, Мэгги, — не сердитесь на меня, я так привык называть вас по имени в своих мечтах. Я от многого откажусь ради своего отца, но я не откажусь от дружбы или… или другого рода привязанности только из повиновения ему, если я считаю, что он неправ.