Джон Голсуорси - Собрание сочинений. Встречи: Интерлюдия. Лебединая песня

– Страсти! – сказал он. – Что ж, и сейчас иногда читаешь, что люди травятся газом. В прежнее время они обычно топились. Пойдем выпьем чаю, вон там есть какой-то павильон.

Когда они уселись и голуби весело принялись клевать его пирожное, он окинул дочь долгим взглядом. Она сидела положив ногу на ногу – красивые ноги! И фигурой – от талии и выше – как-то отличалась от всех других молодых женщин, которых ему приходилось видеть. Она сидела не согнувшись, а чуть выгнув спину, отчего появлялась решительность в посадке головы. Она опять коротко остриглась – эта мода оказалась, против ожидания, живучей; но, надо признать, шея у нее на редкость белая и круглая. Лицо широкое, с твердым, округлым подбородком; очень мало пудры, и губы не подкрашены, белые веки с темными ресницами, ясные светло-карие глаза, небольшой прямой нос, и широкий низкий лоб, и каштановые завитки над ушами, и рот, напрашивающийся на поцелуи, – право же, ему есть чем гордиться!

– Я полагаю, – сказал он, – ты рада, что опять можешь уделять больше времени Киту? Он плутишка! Подумай, что он попросил у меня вчера – молоток!

– Да, он постоянно все крушит. Я стараюсь шлепать его как можно реже, но иногда без этого не обойтись – кроме меня, никому не разрешается. Мама приучила его к этому, пока нас не было, так что теперь он считает, что это в порядке вещей.

– Дети – чудные создания, – сказал Сомс. – В моем детстве с нами так не носились.

– Прости меня, папа, но, по-моему, больше всех с ним носишься ты.

– Что? – сказал Сомс. – Я?

– Ты исполняешь все его прихоти. Ты дал ему молоток?

– У меня его не было – к чему мне носить с собой молотки?

Флер рассмеялась.

– Нет, но ты относишься к нему совершенно серьезно. Майкл относится к нему иронически.

– Малыш не лишен чувства юмора.

– К счастью. А меня ты не баловал, папа?

Сомс уставился на голубя.

– Трудно сказать, – ответил он. – Ты чувствуешь себя избалованной?

– Когда я чего-нибудь хочу – кончено.

Это он знал; но если она не хочет невозможного…

– И если я этого не получаю, со мной не шути.

– Это кто говорит?

– Никто это не говорит, я сама знаю…

Хм! Чего же она сейчас хочет? Спросить? И, делая вид, что смахивает с пиджака крошки, он взглянул на нее исподлобья. Лицо ее, глаза, которые на мгновение остались незащищенными, заволокла какая-то глубокая… как бы это сказать? Тайна! Вот оно что!

Зажав в руке счета по столовой, Флер на мгновение задержалась у подъезда, между двумя лавровыми деревьями в кадках. Большой Бэн показывает без четверти девять. Пешком через Грин-парк она пройдет минут двадцать. Кофе она выпила в постели, чтобы избежать вопросов, – а папа, конечно, тут как тут: приклеился носом к окну столовой. Флер помахала счетами, и он отшатнулся от окна, как будто она его стегнула. Папа бесконечно добр, но напрасно он все время стирает с нее пыль – она не фарфоровая безделушка!

Она шла быстрым шагом. Никаких ощущений, связанных с жимолостью, у нее сегодня не было, ум работал четко и живо. Если Джон вернулся в Англию окончательно, нужно добиться его. Чем скорее, тем лучше, без канители! На куртинах [23] Куртина – часть крепостной стены между двумя бастионами. перед Букингемским дворцом только что расцвела герань, ярко-пунцовая; Флер стало жарко. Не нужно спешить, а то придешь вся потная. Деревья одевались по-летнему; в Грин-парке тянуло ветерком, и на солнце пахло травой и листьями. Много лет так хорошо не пахло весной. Флер неудержимо потянуло за город. Трава, и вода, и деревья – среди них протекли ее встречи с Джоном, один час в этом самом парке, перед тем как он повез ее в Робин-Хилл! Робин-Хилл продали какому-то пэру. Ну и пусть наслаждается, она-то знает историю этого злосчастного дома – он точно корабль, над которым тяготеет проклятие! Дом сгубил ее отца, и отца Джона, и еще, кажется, его деда, не говоря уже о ней самой. Второй раз ее так легко не сломаешь! И, выйдя на Пикадилли, Флер мысленно посмеялась над своей детской наивностью. В окнах клуба, обязанного своим названием – «Айсиум» – Джорджу Форсайту, не было видно ни одного из его соратников, обычно созерцавших изменчивые настроения улицы, потягивая из стакана или чашки и обволакивая свои мнения клубами дыма. Флер очень смутно помнила его, своего старого родственника Джорджа Форсайта, который часто сиживал здесь, мясистый и язвительный, за выпуклыми стеклами окна. Джордж, бывший владелец «Белой обезьяны», что висит теперь наверху, у Майкла в кабинете. И дядя Монтегью Дарти, которого она видела всего один раз и хорошо запомнила, потому что он ущипнул ее за мягкое место и сказал: «Ну-ка, из чего делают маленьких девочек?» Узнав вскоре после этого, что он сломал себе шею, она захлопала в ладоши – препротивный был человек, толстолицый, темноусый, пахнувший духами и сигарами. На последнем повороте она запыхалась. На окнах дома тетки в ящиках цвела герань, фуксии еще не распустились. Не в ее ли бывшей комнате теперь поселили их ? И, отняв руку от сердца, она позвонила.

– А, Смизер! Встал уже кто-нибудь?

– Пока только мистер Джон встал, мисс Флер.

И зачем так колотится сердце? Идиотство – когда не чувствуешь никакого волнения.

– Хватит и его, Смизер. Где он?

– Пьет кофе, мисс Флер.

– Хорошо, доложите. Я и сама не откажусь от второй чашки.

Она стала еле слышно склонять скрипящую фамилию, которая плыла впереди нее в столовую: «Смизер, Смизера, Смизеру, Смизером». Глупо!

– Миссис Майкл Монт, мистер Джон. Заварить вам свежего кофе, мисс Флер?

– Нет, спасибо, Смизер. – Скрипнул корсет, дверь закрылась.

Джон встал.

– Флер!

– Ну, Джон?

Ей удалось пожать ему руку и не покраснеть, хотя его щеки, теперь уже не измазанные, залил густой румянец.

– Хорошо я тебя кормила?

– Замечательно. Как поживаешь, Флер? Не слишком устала?

– Ничуть. Как тебе понравилось быть кочегаром?

– Хорошо! Машинист у меня был молодчина. Энн будет жалеть – она еще отлеживается.

– Она очень помогла нам. Почти шесть лет прошло, Джон. Ты мало изменился.

– Ты тоже.

– О, я-то? До ужаса.

– Ну, мне это не видно. Ты завтракала?

– Да. Садись и продолжай есть. Я зашла к Холли, надо поговорить о счетах. Она тоже не вставала?

– Кажется.

– Сейчас пройду к ней. Как тебе живется в Англии, Джон?

– Чудесно. Больше не уеду. Энн согласна.

– Где думаешь поселиться?

– Где-нибудь поближе к Вэлу и Холли, если найдем участок. Буду заниматься хозяйством.

– Все увлекаешься хозяйством?

– Больше чем когда-либо.

– Как поэзия?

– Что-то заглохла.

Флер напомнила:

– «Голос, в ночи звенящий, в сонном и старом испанском городе, потемневшем в свете бледнеющих звезд».