Анри де Ренье - Амфисбена

Да, дорогой мой Жером, заветнейшее мое желание, чтобы г-н Дельбрэй сохранил обо мне наихудшее воспоминание и чтобы мое поведение вызвало в его сердце справедливое озлобление. Я с удовольствием соглашаюсь, чтобы он горько упрекал меня за непоследовательность, за то, что он почти может назвать вероломством. Дай Бог, чтобы он как можно скорее забыл неудачное приключение, каким является в его жизни встреча со мною! Только бы он не страдал, потеряв меня, и никогда не знал, как я его любила, как я его люблю!

Ведь я люблю Жюльена. Люблю глубоко и страстно, и именно потому, что я люблю, я его покинула. Именно из-за любви к нему я никогда не буду ему принадлежать.

Я чувствую, Жером, что, судя по этому признанию, Вы сочтете меня совершенно безумной. Но это совсем не так. Наоборот, я ужасно рассудительна. Поступая так, как я поступила, я руководилась самым строгим благоразумием. Да, я люблю Жюльена, и он меня любит, но любовь-то его меня и пугает или, точнее, характер его любви. Ничего не поделаешь, я принуждена прийти к следующему заключению: г-н Дельбрэй должен быть причислен к разряду мечтателей. А между тем для любящей женщины нет ничего опаснее, как любовники такого сорта. У Жюльена Дельбрэя – богатое воображение. Любовь, которую он ко мне питает, – любовь слепая, любовь, вскормленная всеми иллюзиями горячего и романтического сердца. Он составил обо мне понятие, ничего общего не имеющее с тем, что я есть на самом деле. Он наградил меня всеми совершенствами, приписывает мне все достоинства. Я сделалась кумиром его мыслей, и я не хочу упасть в его глазах. Я предпочла разбить разом тот образ, что создал он из меня, чем допустить, чтобы он постепенно замечал на этом образе трещины и изъяны.

Теперь Вы понимаете меня, дорогой Жером? Я не могу примириться с мыслью, что прекрасные иллюзии, которые я внушила Жюльену, мало-помалу будут рассеиваться от ежедневного соприкосновения со мною, как живым лицом. Я не рискну день за днем присутствовать при плачевной перемене, которая рано или поздно не преминет произойти, когда Жюльен увидит свою ошибку. Я не смогу вынести этой слишком жестокой пытки. Поэтому-то я постаралась уверить его, что я его не люблю. Вот почему я убежала без оглядки. Ах, если б наши взоры встретились, он прочел бы ясно в моих то, чего он знать не должен никогда!

Но повторяю, не думайте, что я поступила легкомысленно, что я поддалась простой неуверенности в самой себе, одному из припадков страха, заставляющих нас отступать перед счастьем. Я зрело обсудила принятое мною решение. Я вовремя поняла, что происходит между мною и Жюльеном, в какую опасную двусмысленность мы пускаемся. Случай дал мне явственное предостережение. Позвольте рассказать Вам этот эпизод нашего путешествия. Он был для меня откровением.

Было это на берегах Сицилии. "Амфисбена" стала на якорь против Порто-Эмпедокла. Оттуда мы должны были добраться до Джирдженти, древнего Агригента, посетить его знаменитые храмы. Для этой цели мы отправились с извозчиком и проводником. В течение дня все шло благополучно, но покуда мы осматривали благородные развалины агригентского акрополя, два молодца, которые нас водили, как истые сицилийцы, очевидно, проводили время в том, что обсуждали и гадали о предположительной нашей щедрости, как бы желая предвосхитить скорее ее результаты и до чего она будет простираться, причем пределы ее обусловливались единственно их фантазией.

Я не знаю, до чего они дошли в этом направлении, но, когда наступила минута расчета с ними, причем им было дано гораздо больше условленного, разочарование их было огромно. Я как теперь помню этих бедных малых на моле, где мы садились на лодку, с трогательной и комичной грустью рассматривающих в горсти издевательскую золотую монету, к которой свелись их химерические упования. Сопровождаемые их неистовой, раздраженной жестикуляцией, мы постыдно покинули Сицилию, меж тем как из-за серебряных оливковых деревьев и рыжих холмов подымалась круглая серная луна, которая этим беднякам, издали вдогонку славших нам проклятия, должна была казаться чудесной и обманчивой монетой, которой без всякого злого умысла мы им, увы, недодали.

Увы! Эти бедные сицилийские проводники не служат ли изображением вообще всех мечтателей? Приключение Дельбрэя не напоминает ли в точности их историю? Как и он, они жалуются и приходят в отчаянье при виде, как уменьшилась от осуществления их мечта. Как и он, они воображали чудесную поживу и стоят в оцепенении перед ничтожностью полученного гроша. Досада этих сицилийских мечтателей не поучительный ли пример того, что ожидало Жюльена? И я в один прекрасный день увидела бы, как он смотрит в своей конвульсивно согнутой руке на уменьшенное и опошленное изображение своей любви. Вот этой-то мысли я и не могла перенести. Согласитесь, дорогой Жером, что лучше было поступить так, как я поступила. Скажите мне, что я была права!

Не думайте только, что, отказавшись от Жюльена, я отказалась от любви. Вы воображаете, что теперь, узнавши слабость быть любимой, я удовлетворюсь дружбой г-жи Брюван и превосходных Сюбаньи и остаток своей жизни проведу в компании с герцогиней де Люрвуа, г-жи Грендерель или г-жи де Глокенштейн? Нет, друг мой, я решила жить, а не прозябать, а то не стоило бы бросать Вас и уезжать из милого моего Берлингема. Хотя я и страдаю от принятого мною в данном случае решения, но не намереваюсь оставаться неутешной. У меня будут любовники, Жером; это более чем вероятно. Они будут не так хороши, как был бы г-н Дельбрай, но, по крайней мере, во мне они будут любить не изображение, созданное их мечтами, а живую женщину, как я есть, с ее слабостями, несовершенством, недостатками, которую, в конце концов, и Жюльен открыл бы во мне и которая сделалась бы для него невыносимой по несоответствию с его идеалом. Бедный, как жалко, что он не сумел увидеть меня такою, какая я на самом деле!

Что-то он сейчас делает? Конечно, он спрятался в свою каюту и перечитывает мое письмо. Он горюет, что не сумел заставить меня полюбить его. Он обвиняет себя за неловкости, которых он не делал; упрекает меня за мое поведение. Может быть, попросту плачет. Я так живо его представляю. Он сидит за маленьким бюро, где он во время дороги обыкновенно заносил свои впечатления в толстую тетрадь, переплетенную в пергамент.

Может быть, он сравнивает меня с двуглавой змеей, вытесненной на переплете, с этой таинственной амфисбеной, чьим именем названа яхта г-жи Брюван и двойная способность которой двигаться вперед и назад служит эмблемой человеческих противоречий и неопределенностей, заложенных в чувствах женщин и во всех вещах, касающихся жизни и любви?

Таковы причины, дорогой Жером, по которым пишу я Вам с "Айли", славного парохода Трансокеанского общества, который завтра высадит меня в марсельской пристани. Ваш благоразумный или безрассудный друг