Анри де Ренье - Амфисбена

Лаура де Лерэн.

Г-ну Жерому Картье, Берлингем,

Сан-Франциско (Соединенные Штаты)

Улица Гастон-де-Сен-Поль

Париж, 2 мая

Дорогой Жером!

Наконец я покинула мой нелепый отель "Манфред", распростилась с улицей Лорда Байрона и устроилась у себя. При слове "устроилась" не воображайте чего-нибудь в высшей степени комфортабельного, вроде Вашего берлингемского коттеджа. У меня совсем нет Вашей способности устраиваться, и я не способна на изобретательные мелкие выдумки подробностей, которыми Вы отличаетесь и которые придают столько удобства жизни. Так что, я уверена, Вы нашли бы мое жилище слишком примитивным и богемным. И все-таки, каково оно есть, в неоконченном виде, я неохотно согласилась бы с Вашей критикой, потому что, признаться, оно мне чрезвычайно нравится в своем беспорядке и сделанное на скорую руку. Конечно, окончательная обстановка еще не доведена до конца, но общий вид уже приятен, и я собрала уже несколько очаровательных старых вещей, которыми в большинстве случаев я обязана указаниям г-на Дельбрэя. Он заставил меня купить резные двери, которые я пристроила к своей спальне, прелестную маленькую люстру Людовика XVI, чистейшего вкуса, которая так красиво качается на потолке моего будуара; удивительный лакированный комод, которым я горжусь почти так же, как и элегантным шезлонгом, в котором я Вам пишу.

С тех пор как я в Париже, я в первый раз растянулась на шезлонге и позволила себе отдаться лени! Действительно, пять месяцев, как я веду бродячий образ жизни. Сегодня впервые я отдыхаю и наслаждаюсь тем, что сижу "у себя". Правда, только несколько дней, как у меня есть "дом". До сих пор я жила на улице, на этих дорогих парижских улицах, таких различных, оживленных, симпатичных, на улицах, которые кажутся улицами различных городов. Но сегодня я чувствую себя домоседкой. Я надела домашнее платье, велела поставить шезлонг к окну. Через стекло я вижу ясный кусок неба и большие деревья на набережной Дебийи. Сена протекает в двух шагах от меня. Стучат экипажи, идут прохожие. Я смотрю на них, нисколько не желая вмешиваться в их толпу. Сегодня я радуюсь, что мне ничего не надо делать, нет ни спешных выходов, ни визитов, ни прогулок, ни свиданий. Я довольна, когда подумаю, что весь день проведу наедине с собою. Мне кажется, что Париж меня интересует меньше, чем мои мечты.

Сегодня, дорогой Жером, я размышляла о важных вещах. Вот почему я решила написать Вам. Мысли мне представляются более ясными, когда я стараюсь выразить их Вам на бумаге. В них получается известный порядок, которого иначе они не имеют и который небесполезен, чтобы мне разобраться в самой себе, так как покуда я не принадлежу еще к числу так называемых размышляющих натур. Как только я начинаю размышлять, я отдаюсь во власть прихоти воображения, тогда как, взяв перо в руки, я лучше рассуждаю об интересующих меня темах. С этою целью я поставила около себя маленький письменный столик. На всякий случай я приказала отказывать посетителям. Я никого не хочу видеть сегодня. Я хочу лицезреть перед собою только самое себя.

Приготовления эти, не лишенные торжественности, указывают Вам, что дело идет о чем-то почти важном. Действительно, мой друг, у меня являются некоторые неясности, которыми я хочу с Вами поделиться. Вот уже четыре дня подряд в силу некоторых обстоятельств, не представляющих сами по себе интереса, я не видаюсь с г-ном Жюльеном Дельбрэем, и я замечаю, что мне от его отсутствия чего-то недостает. Вот это-то меня и беспокоит, дорогой Жером, и побуждает меня разобраться в самой себе.

Не правда ли, Вам известно, какое дружеское, товарищеское отношение существует между мною и г-ном Дельбрэем и какого превосходного спутника для прогулок нашла я себе в его лице? Вы знаете, как я ценю это товарищеское отношение! Мне было бы очень трудно найти другого такого спутника. Так что Вы можете судить, как я была бы огорчена, если бы чувство симпатии, которое я чувствую по отношению к г-ну Дельбрэю, перешло в какое-либо другое чувство. Мы с ним на превосходной ноге, это установлено, и я ни за что на свете не желала бы никаких перемен в этом. Я очень дружески отношусь к г-ну Дельбрэю и хочу с его стороны только дружбы – больше ничего. Я была бы в отчаянье, если бы сюда примешалось еще что-нибудь, и меня смущает неполная уверенность в том, что это так и есть на самом деле.

Я обещала быть откровенною с Вами, дорогой Жером. Вот что прежде всего удручает меня в этих рассуждениях. Если бы с первой моей встречи с г-ном Дельбрэем я почувствовала к нему что-нибудь, что можно было бы счесть за указание, я бы спокойно покорилась. Если бы я почувствовала, что г-н Дельбрэй решительно и бесповоротно должен стать моим любовником, я бы охотно допустила подобную случайность. Неизбежному нечего противиться, и я не сторонница бесполезной самозащиты и тщетных отступлений перед судьбой. Напротив, я считаю, что, когда рок дает нам указание, мы должны послушно следовать его приказу.

Это насильственное и решительное положение дел нисколько меня не оттолкнуло бы. Я никогда не давала зарока не любить, если представится случай. Я молода и не имею никакого основания обрекать свое сердце на бездействие. Для женщины свободной, как я, завести любовника – поступок совершенно естественный; но если дело идет о любовнике, то я хочу, чтобы роковой этот персонаж предстал передо мною во всей своей деспотической величественности. Лишь в таком виде любовь приемлема, и я требую, чтобы она овладевала мною с неотразимою силою. В конце концов, я думаю, что и все женщины такого же мнения. При таких условиях любовь преодолевает все наши сомнения, уничтожает всякие рассуждения. Больше того, она не позволяет нам предвидеть стеснения, связанные с нею, зло, которое она может нам причинить. Благодаря такого рода ослеплению, любовник представляется нам существом в маске, в покрывале, таинственным, ночным, как в древнем мифе о Психее: он уже не любовник, он – сама любовь. Тут есть что-то безличное.

Но чтобы человек, раньше чем сделается любовником, был просто знакомым господином, это мне кажется совершенно недопустимым! По-моему, тут есть что-то смешное. Как! Моим любовником сделается человек, недостатки и привычки которого мне известны, о котором я составила свое мнение и которому любовь будет служить только одним из маскарадных костюмов? Какой бы чувственный или чувствительный костюм он себе ни присвоил, он все-таки останется господином таким-то, о котором мы имеем свое мнение и который более или менее мог бы быть нашим другом! Какое прискорбное смешение понятий! Не останется ли и в любовнике досадных следов этого друга? Недостаточно ли этого, чтобы все испортить? Послушайте, я не могу себе представить любовника иначе как в виде непредвиденного победителя. Никогда я не соглашусь принять за такого друга, которому удалось добиться роли, для которой он не создан. Он всегда будет только хитрым захватчиком!