Анри де Ренье - Провинциальное развлечение

Этот вопрос немного удивил меня. Я не думал ничего особенного о г-не Леоне Дюране и ответил просто, что г-н Леон Дюран кажется мне очень интеллигентным. Услышав это заявление, Анри де Вогур выпустил мою руку, чтобы нахохотаться вволю:

– Эка вас угораздило сказать, соседушка! Интеллигентный, интеллигентный, – я не сомневаюсь в этом, но заметили ли вы, что тот, кого вы называете Леоном Дюраном, есть не кто иной, как Магомет? Разве вы не обратили внимания на этот оливковый цвет кожи, на арабскую наружность и на путешествие в Мекку? Среди нас, сударь, живет, или, вернее, оживает, Магомет. Леон Дюран есть перевоплощение Магомета.

Произнеся это откровение, г-н де Вогур напустил на себя выражение неописуемой жалости и все время искоса посматривал на меня, чтобы видеть, какое впечатление произвели его слова. Я не сплоховал и самым естественным тоном спросил его:

– Но если г-н Леон Дюран – Магомет, то кто же, в таком случае, г-н д'Эрмийи?

Г-н де Вогур пренебрежительно пожал плечами:

– Г-н д'Эрмийи? Он убежден, что он – Цицерон. Не обольщается ли он, однако? Что касается г-на Антуана Жильяра, то вы видите в его лице Дени Папена, изобретателя знаменитого "котла".

Г-н де Вогур снова приблизился ко мне, поглаживая бороду. Его фавновская физиономия изображала ликование. Потом тон его голоса стал интимным и конфиденциальным:

– Вам излишне, конечно, говорить, что эти несчастные заблуждаются, как Дени Папен, так и Цицерон с Магометом. Перевоплощение, подлинное перевоплощение здесь есть только одно, и этим единственным перевоплощением являюсь я. Ну-ка, посмотрите хорошенько и скажите откровенно, на кого я похож. Ну-ка, ну-ка! Да смелее же, черт побери!

Он повернулся лицом прямо ко мне. Эта маска весельчака и гуляки, эти сощуренные глаза, эта борода веером… Вне всякого сомнения, лицо г-на де Вогура и портреты доброго короля Генриха IV представляли некоторое сходство, может быть, просто сходство двух уроженцев Беарна. Г-н де Вогур оборвал мои размышления:

– Да, на Генриха IV, черт возьми, на Генриха IV, коего, сударь, я являюсь живым и подлинным перевоплощением!

Г-н де Вогур сохранял некоторое время свою царственную и исторически верную позу, а затем сказал мне:

– Я вам как-нибудь расскажу, почему я здесь и что я здесь подготовляю. День "курицы в горшке" снова наступит, и вы будете одним из наших. Что же касается этих милых людей, воображающих, будто они Магомет, Цицерон и Дени Папен, то бесполезно спорить с ними, не правда ли? Не мешайте им говорить, когда они будут объяснять вам свою двойственную личность. Зачем причинять им огорчение: они верят в свою выдумку, несчастные! Впрочем, признаюсь вам, что, кроме Магомета, они не очень умны. Все же я убежден, что у вас установятся с ними наилучшие отношения. Что же касается наших с вами отношений, то они будут великолепными.

И Генрих IV, дружески похлопав меня по плечу и произнося свою историческую божбу, удалился вместе с г-ном Анри де Вогуром.

Г-н де Вогур не лгал. Эрмийи – Цицерон, так же как и Дени Папен – Жильяр не блистали умом. Один только Магомет, как это признавал Генрих IV, не был лишен ума. Комиссар на пассажирских пароходах, он много поездил и немало сталкивался с людьми всякого рода. Несомненно, в Индии он познакомился с теориями перевоплощения, вторичного изживания прежних жизней. Этот вздор, вероятно, вскружил ему голову. Его путешествие в Аравию было последнею каплею, и в Мекке он стал Магометом. Я не чувствовал никакого желания вступать с ним в спор по поводу его фантазий, так же как не испытывал желания разуверять милейшего г-на д'Эрмийи и г-на Жиль-яра, этого скромного и молчаливого человека, не очень гордящегося тем, что, в качестве Дени Папена, он изобрел паровой котел. Г-н д'Эрмийи был более словоохотлив. Его иногда застигали за разучиванием цицероновских периодов и за декламациею, громовым и заикающимся голосом, знаменитого обращения к Каталине: "Quousque tandem abutere patientia nostra, Catilina!"

По совершении этого ораторского упражнения Эрмийи выказывал себя безупречным светским человеком. У него был вкус к каламбурам и сальным анекдотам. Их не без удовольствия слушал даже и Вогур, этот рьяный волокита, но он предпочитал им, однако, фривольные, эротические и даже непристойные, что заставляло Магомета пожимать своими уродливыми плечами, особенно когда Вогур потешался над тремястами женами его гарема и над гуриями его рая. Я довольно скоро заметил, что если Вогур относился пренебрежительно к Магомету – Дюрану, то и этот последний не проявлял большой симпатии к доброму королю Генриху. Он охотно называл его солдафоном и деревенщиной и ставил на вид его бахвальство и развращенность. Прочитав во время одной из своих поездок разрозненный томик "Историею" Талемана де Рео, забытый в каюте каким-то пассажиром, он нашел там как раз анекдот о Генрихе IV и запомнил из него, что у доброго государя всегда "пахло под мышками и были потные ноги". Магомет – Дюран с удовольствием цитировал эту благоухающую историческую подробность, и, хотя он находил ее также и у г-на де Вогура, он все же выражал некоторые сомнения по части его претензий быть перевоплощением этого короля. К такого же рода претензиям д'Эрмийи – Цицерона тоже, по его мнению, следовало относиться с осторожностью, между тем как претензии Жильяра – Папена он считал вполне обоснованными.

Эти препирательства забавляли меня; я довольно регулярно виделся со своими новыми друзьями, и их общество не докучало мне. Когда я немножко уставал от него, я развлекался длинными прогулками по парку, во время которых эти господа, из уважения к моей любви к одиночеству, не сопровождали меня. Иногда мои прогулки приводили меня на самый край владений, в место, называемое "Красивым Видом". Это был род террасы, возвышавшейся надо рвом, откуда открывался довольно широкий горизонт пахотных полей, лугов, перелесков и откуда можно было различить кусочек большой дороги, окаймленной рядами красивых деревьев. Эта дорога была довольно оживленной. Часто, когда я сидел на террасе "Красивый вид", пронзительный крик или глухое завывание разрывало или разбивало тишину. Вдруг, стремительный, сверкающий лакировкою, медью, никелем, мчащийся с головокружительной скоростью, мечущий потушенный взор своих фонарей, властный и торжествующий, показывался в облаке пыли какой-нибудь большой автомобиль. Мгновение он был виден там, затем поворот дороги скрывал его, и до меня доносилось только отчаянное завывание, уже далекий звук его сирены. Все снова погружалось в тишину. Пыль уносило ветром с пустынной дороги. Над моею головою пела птица; я видел дрожащий на веточке листок, я чувствовал своими ногами еле приметное колыхание стебелька травы. В эти дни я испытывал почти страх снова стать самим собою…