Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах Том 5

4так и инструментальной музыки и для этого приставали и к пению певцов, и к игре шарманки. Приходили показывать и зверя морского, [продавали] разносчики на все голоса предлагали свои продукты, начиная от говядины

5до мыла, помады и духов,

6приезжали и телеги с картофелем и песком, [не раз въезжали на двор] а Илья Ильич всё еще [занимался] [погружен] лежал на диване.

7Читатель, может быть,

8пожалеет о горе, посетившем Илью Ильича, думая, что недаром же он не может сойти с дивана,

9что всё та же мрачная туча, если говорить высоким слогом, висит

10над его челом, [И нет] что в тайнике души его решается борьба множества вопросов…

11Нет, нет, нет!

12Нет мрачной тучи на челе Обломова, и на лице его водворился мягкий,

13кроткий оттенок, который отразился и в новой принятой Обломовым позе. Он вытянул совершенно ноги

14и заложил обе руки

136

под голову. Он, уж конечно, решил

1мысленно несколько важных вопросов, придумав дельную меру

2против побегов и бродяжничества крестьян,

3определил им наказание,

4перешел

5к устройству собственного быта в деревне. Его затруднял очень [дом] деревенский дом: в архитектуре он сам

6был не силен, [и потому не мог] то есть

7ничего не знал, и теперь перебирал имена всех известных ему архитекторов, кому бы поручить план

8дома и смету. [Сам он слегка] А сам, чтоб [долго] не тратить долго по-пустому времени,

9занялся выбором места

10для оранжереи. Тут невольно мелькнула соблазнительная мысль [о фруктах] и о будущих фруктах: он занялся и этим;

11что продать,

12что оставить

13для дома, что варить

14и проч. Картина этого быта мало-помалу всё более и более развивалась в его воображении. ‹л. 40 об.› }

137

Захар, проводив Тарантьева и Алексеева, не садился на лежанку: он ждал,

1что барин позовет его, потому что [, по обыкновению слуги подслушав, что говорили господа,] слышал, как барин его собирался писать.

2Но в кабинете [Ильи] Обломова всё было тихо, как в могиле. Захар заглянул в щель – что же? Илья Ильич опять

3лежит

4на диване, [подперев ла‹донью›] опершись головой на ладонь.

5Захар [решился] отворил дверь.

– Вы чего лежите-то опять? – спросил он.

– Не мешай, я думаю,

6– отрывисто сказал Обломов.

– Пора умываться да писать.

7

– Да, в самом деле пора:

8мне ведь, впрочем, стоит только встать, а то долго ли написать… сейчас: ты поди.

– И когда это он успел лечь-то?

9– ворчал Захар, прыгая на печку, – проворен!

А Обломов всё еще думал свою неотвязчивую думу [об ожидаю‹щем?›] [о пред сто‹ящем›], то о предстоящем ему переезде, то об уменьшении дохода.

10Он так же тяжело и глубокомысленно ворочал в голове вопрос, переезжать или не переезжать, как вопрос «быть или не быть?» Он то льстил себя слабою надеждою, что, может быть, хозяин дома уважит его право, привычки и аккуратный платеж денег и не потревожит его, а [велит ломать] изберет другую квартиру, то вдруг живо представлялась

138

ему неизбежность переезда, как фатум,

1и он закрывал глаза от него, отталкивал от себя эту мысль о переезде,

2как неестественное, как уродливое видение; но она сильнее и сильнее одолевала его,

3он [поневоле живо представлял себе] [с любовью] окидывал тоскливым прощальным взглядом почерневшие и закоптевшие от табачного дыма стены своей квартиры, [свои невыставленные окна с двойными] [из окна] свои мрачные невыставленные окна. Взгляд его падал и на тот огромный дом, за который он так часто провожал в летнее время заходящее солнце;

4он живо представлял себе, как понесут из комнат его мебель, все вещи, как вдруг всё опустеет, точно как будто он едет куда-то в далекий путь… Сердце замирало тоской, он вздыхал глубоко,

5то вытягивая, то поджимая ноги. ‹л. 41›

Потом

6вдруг бросало его к письму старосты, он думал о мерах,

7которые нужно принять, обращал глаза к небу [А между тем утро значитель‹но›], искал своего любимого светила; но оно было на самом зените и [ослепило] обливало

8ослепительным блеском известковую стену дома, за который садилось

9в виду Обломова.

[Утро] [Утро проходило] Деревенское утро давно прошло, и петербургское было на исходе. До Ильи Ил‹ьича› долетал со двора смешанный шум человеческих и не человеческих голосов: то лай собак, то пенье кочующих артистов, [часто то и] большею частию то и другое вместе, потому что собаки, по-видимому, приняли за правило аккомпанировать бескорыстно, иногда из одних только побоев, всякому совершающемуся при них художественному исполнению пьес как вокальной, так и инструментальной музыки и [приставали] потому прилаживали то лай, то вытье, смотря по тому, поет ли артист или играет на шарманке.

10Приходили

139

показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные голоса всевозможные продукты от говядины до мыла, духов и помады, а Илья Ильич всё лежал. Но как ни глухо доносились до него разнообразные крики и пение со двора, благодаря [вставленным] не вынутым и на лето двойным рамам, один голос, однако же, вывел его из глубокой задумчивости. Неотвязчивый разносчик стоял посреди двора и, [приложив] прикрыв ухо

1рукой, не спускал глаз с окон Ильи Ильича и заунывно

2нараспев кричал: «Салат! са-ла-т! са-ла-т!» «Ах ты, Боже мой! не дадут покоя,

3– говорил Обл‹омов›, с досадой переворачиваясь на другой бок, – вот и занимайся тут!»

4Но и на другом боку было не легче. Илья Ильич только было [определил] составил себе ясную идею и характер старосты и начал сравнивать

5с мнением Тарантьева, как

6раздалось почти в самой комнате: «Лососина! лососина!»

– Ну! – с яростию произнес Обломов, – народец! Ах да, ведь лососины надо купить Тарантьеву, – прибавил потом поспешно.

Распорядившись насчет лососины, он опять хотел было устремить мысль на прежний предмет, ‹л. 41 об.› напрасно: мрачные тучи, говоря высоким слогом, слетели

7с его чела; в ум просились другие [не] [что] [не так], менее мучительные заботы; на лице водворился

8мягкий и кроткий оттенок, который отразился

9и в новой позе.

Он уж лег на спину и заложил обе руки под голову. Илья Ильич перешел к разработке

10плана. Он быстро пробежал в уме несколько серьезных, коренных статей об оброке, о запашке, придумав новую меру построже

140

против лени и бродяжничества крестьян, и перешел к устройству собственного житья-бытья в деревне. Его занимала постройка деревенского дома [в архитектур‹ном›]: он остановился

1несколько минут [с удовольствием] на расположении комнат, выбрал

2длину и ширину столовой, бильярдной, подумав и о том, куда будет обращен окнами его кабинет, даже вспомнил

3о мебели и коврах. После этого [занялся выбором места] [отвел место конюшням] расположил флигеля дома по числу гостей, которое могло бы поместиться в них, потом отвел