Жюль Ромэн - Детская любовь

— Я должна сказать вам также, что мне поручено просить вас остаться с нами пообедать сегодня, — сказала, помолчав, м-ль Бернардина.

Такую любезность ему оказывали уже второй раз с тех пор, как он начал преподавание. Он поблагодарил; но с некоторым беспокойством спросил, много ли будет гостей.

— Нет. Мы ждем аббата Мьонне, которого вы, должно быть, знаете; и графа де Меэан. Это старый приятель брата, и мы с ним совсем не стесняемся. Вы можете оставаться в этом самом костюме.

Жерфаньон ответил, что не имеет удовольствия знать аббата Мьонне; что во всяком случае, даже не ради туалета, попросил бы разрешения съездить до обеда в Училище.

— Как хотите. Мы обедаем ровно в половине восьмого. Ни граф, ни аббат никогда не опаздывают. Но вы говорите, что не знаете аббата Мьонне? Даже по имени? Это удивительно. Ведь он питомец вашего Училища.

— Вот как? Одного из старых выпусков?

— Не думаю. По виду судя, он старше вас не на много. Правда, вас старит борода. Лет ему тридцать, тридцать с небольшим.

— И он, наверное, окончил Нормальное Училище?

— Я в этом тем более уверена, что именно он посоветовал нам обратиться в ваше Училище, когда мы искали частного преподавателя для Бернара.

Жерфаньон был поражен. В учебных комнатах часто заходила речь о тех бывших студентах Училища, которые по выходе из него или впоследствии пошли в неожиданных направлениях. Участь их, какова бы ни была ее собственная ценность, интересовала студентов потому, что придавала некоторый элемент случайности и романтики слишком, увы, предначертанной картине будущего. Готовясь к экзаменам на звание преподавателя грамматики, они утешали себя надеждой, что, пожалуй, будут когда-нибудь директорами не провинциальных лицеев, с зонтиками в руках, а табачной концессии в Персии или театра. Но никогда не слышал Жерфаньон о Мьонне, недавно принятом в лоно церкви. И всего удивительнее было то, что этого совсем не упомянул Дюпюи, когда беседовал с ним 13 октября. Не знал он, что ли, какую роль сыграл аббат Мьонне в решении Сен-Папулей?

— Но давно ли он священником? — спросил Жерфаньон.

— Ну, все же ему понадобилось пройти все эти этапы — семинарию, рукоположение, тонзуру. Точно я вам ответить не могу, потому что у нас он стал бывать недавно. Кажется мне, брат познакомился с ним у наших друзей Севеленж. В настоящее время он состоит викарием в церкви св. Фомы Аквинского, а главное, профессором чего-то в Католическом Институте. Он не красавец, но наружность у него представительная. Это совсем не тип светского священника, вроде, например, аббата Даниэля, который часто бывал одно время у этой славной Бонне де Жу, — она в него влюблена, — и так прыскается духами, — не графиня, — аббат, что однажды, сидя с ним рядом в гостиной у нее, я не могла удержаться и расхохоталась, как сумасшедшая. Нет, аббат Мьонне гораздо солиднее. Говорят, что у него есть задатки чудесного проповедника и что в лекциях его бывают моменты истинного красноречия. Но он, кажется, направляется не в эту сторону. Как бы то ни было, он, по-моему, человек с большим будущим, Вы увидите, как он интересен. А с вами ему будет особенно приятно поговорить о разных вещах. Вы с ним можете скрестить клинки.

Жерфаньон улыбнулся, заметив, что лично он к этому нимало не склонен.

М-ль Бернардина настаивала:

— Да, да. Не стесняйтесь. Обороняйтесь и нападайте в случае надобности. Не думайте, что этим кого-нибудь шокируете. Прежде всего, я уже убедилась в вашем такте. Сказать можно все при умении. Моя невестка — верующая католичка, но не с узким кругозором. Брат мой, знаете ли, только верующий, не больше. И к современным, даже к передовым взглядам он относится с живым интересом. Ему надо привыкать к мнениям всевозможных оттенков, так что вы ему даже, напротив, окажете услугу. Правда, за столом сидят дети. О старшем сыне я не говорю. Он взрослый. А вашему ученику Бернару приходится не то еще слышать в лицее, от товарищей. Невестка могла бы бояться за племянницу. Но, по-моему, ничего не может быть глупее, чем скрывать от девушки, собирающеися замуж, — а она в этом возрасте, — все то, с чем она встретится в жизни спустя несколько месяцев, — взгляды, разногласия: не говоря уже о прочем. Как будто дело мужа, которым будет, может быть, какой-нибудь дурень, посвятить ее во все. Это смешно. Аббат Мьонне не может быть в обиде, если вы ему немного разогреете печень. В конце концов, он перебежчик.

Жерфаньон придал голосу самый бесстрастный тон, отвечая ей:

— Он не избрал академической карьеры или сразу же бросил ее. Но это его право. И так поступают многие из нас.

Она возразила решительным тоном:

— Я не только это хотела сказать. Он отвернулся от ваших убеждений.

— Что вы понимаете под нашими убеждениями, мадмуазель?

— Как что? Убеждения Нормального Училища.

— Но таких убеждений не существует. Есть весьма различные убеждения, которые все мы можем, иметь и которые обязывают только каждого из нас…

— Я восхищаюсь вашей осторожностью. Вы не хотите предавать своих учителей. О, я вас вполне одобряю. Это не касается публики. Аббаты тоже не обязаны говорить вам все то, что им рассказывают в семинарии.

Жерфаньон читал в худощавом лице, в живых серых павах м-ль Бернардины такой жадный интерес к мнимым «тайнам» доктрины Нормального Училища и столь высокое представление о том, что в них могло заключаться страшного, что ему очень бы хотелось не совсем ее разочаровать. Но будучи достаточно проницателен, чтобы догадаться о таком умонастроении старой девы, он сохранял плебейскую склонность разъяснять посторонним их заблуждения. Он попытался ей втолковать, что Нормальное Училище не только не преподает каких-либо тайных наук, но с трудом поддерживает, с тех пор как оно преобразовано, преподавание наук вообще; что чтение лекций почти полностью перенесено в Сорбонну, а те курсы лекций, которые в нем еще ведутся, доступны всем, как улица.

М-ль Бернардина слушала его, усмехаясь и слегка покачивая головой. По-видимому, она думала: «Ловок, нечего сказать! И как их дрессируют! В двадцать лет такая выдержка!»

Она придвинула кресло к столу и, наклонившись над чашкой, из которой пила мелкими глотками, произнесла почти шепотом:

— Милый друг, я прекрасно знаю, что существуют доводы, доказательства, которых нам не говорят, которые скрывают.

Она сообщила забавную вибрацию слову «скрывают».

— Да, скрывают, от нас…

— Но какого рода доказательства, мадмуазель?

— Доказательства… (голос у нее почти дрожал)… против религии, даже против бытия бога…

Он был так удивлен и так ему хотелось расхохотаться при мысли, каким удовольствием было бы для Жалэза слушать этот разговор, что не нашел никакого ответа.