Жюль Ромэн - Силы Парижа

Она круглится на вершине холма. Подъезжая к ней, вереница экипажей раскалывается, как полено под ударом топора. Экипажи раздаются направо и налево, затем движутся по дуговым линиям. Рельсы изгибаются вокруг мостовой; замедлившие ход трамвая со скрипом описывают полукруг.

Перед каждой выходящей на площадь улицей есть треугольник мостовой, который остается белым, сухим, тусклым. Другие части площади блестят под быстро мчащимися экипажами; другие — все другие — приклеиваются к колесам и описывают вместе с ними полукруг.

Площадь не знает, где центр города. Она сама центр; она ось огромного кругового движения. Тела вращаются даже у подножия Триумфальной Арки — медленные, отягченные тенью Арки.

Вращение площади столь мощно, что вовлекает в себя часть косного города. Тильзитская улица, Пресбургская улица вращаются, подобно площади, и желание вращаться облегчает стоящие вдалеке дома.

На площадке Арки есть люди. Она слишком длинна и слишком широка, чтобы эти маленькие человеческие фигурки могли увидеть весь Париж с одного какого-нибудь пункта.

И вот, чтобы увидеть Париж, они подходят к самому краю площадки и, двигаясь вдоль балюстрады, вращаются.

Когда в небе парят облака, солнце не может охватить ее из одного просвета. Чтобы овладеть ею целиком, ему нужно передвигаться. Площадь очень высока, потому что вздымает над крышами города металлическую колонну. Ни одна улица не в силах пересечь ее или продлиться в ней заметным течением; при первом же соприкосновении с нею все они растворяются в ее единстве. Только каналу удается уцелеть. Но он прокладывается к ней под землей и, лишь миновавши ее, вырывается из тоннеля. Тогда кажется, что он вытекает на нее, как из ледника, и является лишь последнею формой ее могущества, формой мирной и голубоглазой. Дома здесь не составляют части площади. Они не служат твердою и неподвижной раковиной, замыкающею ее оживление. Скорее, они как будто обступили ее. присланы к ней. Каждый из них обращен к ней фасадом. Чувствуется, что сзади на него напирают сотни других домов, и от стены к стене передается нечто, с чем площадь должна ознакомиться.

Так рабочие предместья, деловые кварталы и те, что дремлют подле реки, вместе тянут к ней все, что есть самого тяжелого в их душе.

Этот наплыв не приводит ее в замешательство. Она умеет создать из него порядок.

Движения выходят из каждой улицы в форме тростников, изгибаются, скрещивают дуги своих стеблей, слегка задевают колонну и исчезают в какой-нибудь противоположной улице. Некоторые еще больше приближаются к колонне, теснее охватывают ее, облегают ее основание, как широкий воротник.

Метрополитен и Венсенский вокзал бросают на площадь теснившуюся в вагонах толпу, которая растекается, утомленная порядком, растрепывается, перепутывается, разбрасывает свои направления и снова случайно сцепляет их. Площадь старается расплавить эту сумятицу в своем оживлении.

Она плохо сознает все это множество ритмов. Донее достигает лишь растерянность людей на огромном пространстве мостовой. Она смутно чувствует, что существует гармония, и что она наслаждалась бы ею, если бы могла хоть немного подняться над собою и охватить взглядом биение своей собственной жизни.

Ее желание давит ее, сотрясает, вздымает, подобно фонтану, бронзовой колонной. Она расцветает там вверху, на дрожащей площадке, маленькой группой, сознанием среди ветра.

Она нагибается над перилами, находит себя большой, разнообразной, сложной. Но она видит Париж, она видит только Париж, и она забывает кишащий внизу муравейник. Она видит все улицы, все трубы. Она — сознание Парижа.

Она другого рода, чем остальные. Площади обыкновенно — неустойчивые существа с расплывчатыми контурами.

Единство их треплется на ветру над телами, как деревцо над лужайкой; их равновесие — вихрь, обладающий устойчивым характером. Нет никакой перепонки, отделяющей их от остального мира. Можно найти пункты, где они существуют наиболее напряженно, пункты, где они существуют слабо; а за пределами их — целую вселенную, где они вовсе не существуют. Но в промежутке руки будут ощущать лишь шелковистую непрерывность.

Площадь Вож имеет границы; она уравновешена. Она составлена из четыреугольной массы и своего рода канала, который прорывает по ее краю улица Фран-Буржуа: вздувшийся поток, по которому стремительно несутся люди и экипажи. Но быстрота этого потока не мешает медлительному существованию площади; она лениво прозябает, вися, как тяжелый апельсин, над этой сутолокой и извлекая из нее понемножку тела, которые ей нужны: женщин, детей; каждое из этих тел она удерживает в течение нескольких часов, чтобы успеть подчинить их своему единству; она не довольствуется их поверхностным приспособлением, потому что хочет существовать не согласованностью телодвижений, но сплетением внутренних судеб. Она удерживает их достаточно долго, чтобы их уход не возмутил ее светлого покоя. Ей любо быть бассейном, воды которого обновляются так, что ни малейшее волнение не выдает усилия.

Она составляет одно неподвижное целое с решетками, скамейками, деревьями. У нее налицо все, что может сделать толпу неподвижной. На этой площади люди испытывают побуждение, потребность сесть и уподобиться листьям, которые чуть шевелятся, но не отрываются от веток. Дети бегают по песку; но описываемые ими линии заворачиваются, завиваются одна вокруг другой, сплетаются в узел, образуют легкую и прозрачную паутину. Струи фонтанов взлетают, привлекают взоры молодых женщин, размягчают их и падают вместе с ними в скупые раковины, чтобы отдать площади грезы, пытавшиеся оторваться от нее.

Дома, улыбаясь, обступают площадь. Все они одинаковой высоты. Нигде в линии крыш не замечается места, где ограда становилась бы менее плотной; ничтоне ободряет искать выхода. Внизу тротуар укрывается под арками; он подбирает тех прохожих, которые направлялись прямо к углу площади, чтобы выйти из нее; он убеждает их идти по нему, прогуляться по галерее; он умеряет их порыв, притупляет его, отклоняет, направляет кругом сада, заставляет и этот порыв, желавший убежать отсюда, служить площади, обвивать ее своим движением, как поясом.

Бытие у него более разжиженное, реальность более низкого давления, чем у других.

Скверы живут потому, что есть улицы. Чтобы родились скверы, улицы должны даже стать иступленными, изобиловать движением. Тогда скверы вырастают подле них, в сторонке, в расширении улицы, раздвигающем эластичный ряд домов, а иногда прямо посередине, заставляя улицы образовать площадь, если они хотят идти дальше.