Жюль Ромэн - Преступление Кинэта

— Вот этот.

В свою очередь он наблюдает за полицейскими. В их поведении нет ничего подозрительного. Они тоже как будто вопрошают и фотографию, и самих себя.

— Больше ни один снимок не напоминает вам его?

— Ни один. Но, повторяю, абсолютной уверенности у меня нет.

Обменявшись взглядом со своим коллегой, инспектор поворачивается к Кинэту.

— Что если мы попросим вас уделить нам еще пять минут?

— Хорошо.

— В таком случае, сударь, будьте добры пройти в соседнюю комнату. Мы скоро вызовем вас.

Кинэт снова попадает в помещение, которое ему уже знакомо и носит название приемной. Ему, пожалуй, страшновато, но самый страх является составной частицей крайне напряженного чувства жизни, испытываемого им сейчас. Луч в снопе света. Инспектор открывает дверь, зовет его.

— Пожалуйте!

В маленькой комнате второй полицейский чиновник уже не сидят, а стоит.

— Свободны ли вы сегодня вечером? — спрашивает он.

Голос тверд; угадать цель вопроса немыслимо. Кинэт взывает к своему здравому смыслу, чтобы остановить волну тревоги, прихлынувшую к груди.

— Сегодня вечером?… Это не слишком устраивает меня… Начать с того, что я не обедал…

— О, вы могли бы пообедать с нами.

Что это значит? Неужели ему принесут два блюда из соседнего ресторана, как людям, которых задерживают в отделении полиции на то время, пока в камере судьи составляется приказ об их аресте? Недопустимо. Совершенно невероятно. Если только Легедри не попался в течение дня и не выдал его. А если так, он, значит, недооценивал проницательность полиции, ее мощь и быстроту действий. Ум не в состоянии постигнуть это. В душе Кинэта зарождается почти сверхъестественный образ полиции, тот образ, который преследует во сне молодых преступников, считающих ее каким-то слепящим божеством. Но душа его менее бесхитростна. Он умеет обуздывать смутные мысли.

Кинэт делает вид, что принимает приглашение к обеду за любезную шутку. И отвечает, смеясь:

— Спасибо, господа… спасибо…

— Я предложил это вполне серьезно. Если вы голодны, мы можем пообедать втроем, на скорую руку, а потом пойти… впрочем, нет. Лучше двинуться в путь немедленно, а закусить потом. Мы только что говорили по телефону. Приблизительно в это время есть надежда застать в определенном месте человека, снятого на фотографии. Вы не спеша рассмотрите его. Вы скажете нам: «Это он» или «Это не он». Вопрос будет исчерпан.

По мере того, как он говорил, Кинэт успокаивался.

— Да, да, понимаю.

— Признаться, мы несколько нарушаем обычные правила. Но вы человек умный и уравновешенный. Надо использовать эту возможность. Если я облегчу работу следователя, он не будет на меня в претензии. А что касается обеда, то это пустяки в сравнении с беспокойством, которое я вам причиняю.

Принять участие в полицейской вылазке, да еще в качестве равноправного члена, на основе чего-то близкого к товариществу, как нельзя более соответствовало тайным желаниям Кинэта. Ему страшно хотелось согласиться. Но он дал себе слово придти к Легедри не позже половины восьмого. До тех пор Легедри было категорически запрещено выходить из дому. Переплетчик уже опаздывал. Без десяти семь. В метро не поспеть. Придется разориться на такси. Нельзя давать Легедри ни малейшего повода к непослушанию.

— Я искренно огорчен, господа. Но у меня назначено свидание, которое я не могу отменить. Все это так неожиданно. Отпустите меня до девяти часов. Потом располагайте мною, как вам угодно.

— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Приходите к девяти на набережную Ювелиров. Там вы увидите ворота. Спросите, как пройти во двор старшего председателя. Запомните название. Я приду туда вместе с моим коллегой. Если бы мы задержались, подождите немного. Скажите сторожу, что вас вызвал г. Леспинас.

Кинэт дошел до второго заднего двора дома 142-бис на улице предместья Сен-Дени и поднялся в третий этаж лестницы, не обратив на себя ничьего внимания. Он легонько постучался в двери маленькой квартиры. Никто не отозвался. Тревога, испытанная накануне на улице Тайпан снова охватила Кинэта.

«Этого молодца никогда нет на месте; он вечно в бегах. Ему нельзя доверять. Никакой внутренней устойчивости. Тряпка. Правда, уже тридцать две минуты восьмого. Но я не встретил его по дороге. Он улизнул давно».

Скрепя сердце, переплетчик обратился к привратнице.

— Ах, да! Ваш служащий оставил вам записку.

Листок бумаги был тщательно сложен и напоминал пакетик с нюхательной солью, купленный в аптеке. Он содержал три строчки, написанные довольно хорошим почерком, с разными завитушками и украшениями.

«Прождав вас дольше назначенного срока, я иду выпить рюмочку на улицу Реколле, во второй погребок, направо».

«Я» было написано с большой буквы, так же как «у» в слове улица и «п» в слове погребок.

Очутившись на свежем воздухе, Кинэт дал волю злобе, клокотавшей в нем.

«Все было бы так хорошо! Я был бы так счастлив без него!»

Огибая западный вокзал, он все время сжимал кулаки.

На улице Реколле эта злоба помогла ему живехонько найти плохо освещенный фасад винного погреба; так проголодавшаяся собака бежит напрямик к кроличьему садку. Кинэт отворил дверь, смело вошел в погреб, с первого же взгляда увидел Легедри, облокотившегося на один из столиков, хлопнул его по плечу, сказал: «Ну, идемте», — повернулся на каблуках и снова вышел. Все это он проделал настолько решительно и быстро, что остальные посетители едва успели заметить его появление.

Пройдя несколько шагов по направлению к каналу, он стал ждать Легедри.

Легедри отнюдь не торопился.

— Долго ли еще вы намерены издеваться надо мной? — начал Кинэт.

— О, замолчите! Не позволю я вам ругаться с утра до вечера. Хватит с меня.

Лицо наборщика выражало еще робкий протест.

— Что вы сказали? Откуда вы набрались наглости? Я беспрерывно занимаюсь вами. Я езжу из одного конца Парижа в другой бог знает сколько раз в день. Я предпринимаю чрезвычайно опасные шаги, о которых вы даже не подозреваете. А вы не только нарушаете все запреты, которые я налагаю на вас, но и…

— Запреты! Да это хуже тюрьмы. Уверяю вас, я предпочитаю тюрьму.

— Дурак! Перестаньте кричать. Дурак!

В уличной тьме Кинэт бросал эти слова почти прямо в лицо ему, сжав зубы.

— Дурак? — повторил Легедри. — Кроме вас, очевидно, умных-то и нет. Хороши ваши выдумки, нечего сказать. Запереть меня на замок! Лишить человека свободы! Вы даже не подумали о том, что в вашей поганой конуре нет освещения. Мне пришлось сидеть в темноте с пяти до семи. До половины восьмого! А знаете, какие мысли у меня сейчас? Так и рехнуться недолго.

— У вас не было света? Как же вы написали мне записку, оставленную у привратницы?