Жан-Ришар Блок - … и компания

Женщина, подобная представительницам семейства Зимлеров, душой и телом принадлежит только своему мужу, отцу, брату или сыну. Все, что выходит за пределы узкого круга семьи или хозяйства, она встречает как нечто чуждое, как угрозу. Отныне Элен стала этой угрозой из угроз, живым воплощением всех ловушек, которые испокон веков подстерегали безрассудных мужчин в этом необъятном мире.

Что могли значить для таких женщин слова предлагаемого Элен союза: «Будем друзьями и сделаем его счастливым»? Счастливым не делают. Счастье механически существует там, где женщины клана служат мужчине и покоряются ему, и было бы ересью предполагать, что оно может существовать где-нибудь вне решеток этой клетки.

Элен сдавала позицию за позицией, а гости видели кругом только ухищрения сатаны и ловушки Запада. К вечеру Элен была разбита наголову и поняла, что катастрофа неизбежна.

Во время визита радость Жозефа не омрачалась ничем. Но это-то и привело Элен в ужас. Она поняла теперь, в чем крепость и нерасторжимость его связи с семьей. Ежеминутно натыкаясь на тупую самозащиту клана, она вспомнила свое первое впечатление: муравей.

«Он, кажется, торопится уйти, чтобы поскорее узнать мнение матери», – решила она.

Элен прекрасно знала, каково будет это мнение. Она заставляла себя не думать о той минуте, когда Жозеф отдаст себя на волю семьи и ее суждений.

Теперь с минуты на минуту ей становилось все яснее существование второго фактора, о котором она, к своему великому удивлению, доныне не подозревала: какое бы подчиненное место ни отводилось этим женщинам, в их полное и непреложное ведение отходила власть в особой, женской сфере, куда поглощенные делами мужчины не смели сунуть носа. По неписаному распределению ролей женщинам предоставлялась полная свобода окончательного приговора и суждений обо всем, – только, конечно, не в области дел. Женщины наблюдали и выносили приговор. Мужчина, куда бы ни вели его тайные склонности, ждал их слова и подчинялся ему. И если вдуматься, того требовала забота о сохранении единства семьи. Мужчине – полная свобода действий на военной тропе, женщине – яростная защита семейного очага и право судить о другой женщине.

«Он не сомневается, что я им понравилась, но он не сомневается также и в том, что никогда не женится на не понравившейся им женщине», – решила она, видя, как Жозеф бережно продел свою руку под локоть матери и ведет ее по заснеженной аллее. Гермина подозвала детей. Гийом подошел к жене и совершенно таким же движением, как Жозеф, взял ее под руку.

В тот же вечер Сара добилась согласия Жозефа посетить Штернов в следующую пятницу, она сообщила ему, что хочет дать срочный заказ в «Бон марше» и попросить Минну проследить за его выполнением. Составление этого заказа потребовало нескольких часов и нескольких страниц еврейского текста.

В четверг Жозеф отправился в Планти. Впервые в жизни Элен ужаснуло ее полное одиночество. Шел снег. Даже Илэр не ходил в город.

«Вандевр может погибнуть, а я ничего, ничего не узнаю», – думала Элен с какой-то леденящей душу растерянностью. Ее отец сидел у камина и перечитывал письма своих арендаторов. – «И если я погибну здесь, этого тоже никто не заметит».

Она прождала весь понедельник, вторник и среду, не смея ждать и не смея надеяться. И когда заскрипел подмерзший снежок под шагами Жозефа, она нагнулась над вязаньем и вся ушла в счет петель.

Жозеф сообщил, что он ужасно поглощен делами. С огромным трудом ему удалось выбраться из дома. Он был такой же, как всегда. Радость встречи, после того как Элен уже твердо уверилась, что он не придет, не могла побороть горечи четырехдневного ожидания. Она боялась увидеть его холодным или смущенным, но то, что он ничуть не изменился за эти дни, показалось ей еще более грозным предзнаменованием.

Действительно, Жозеф не мог противостоять искушению прийти, но он был начеку, Между ним и матерью не было еще сказано ни слова, иначе он совсем бы не пришел или пришел с полной ответственностью за свой поступок. Но почва была заминирована, и враг готовился к атаке. Жозеф не мог себе представить, что лишится той радости, которую он каждый раз испытывал в Планти. Еще немного, и эта радость привела бы его к определенному решению. Однако это немногое испарилось, рассеялось с того самого воскресенья, – достаточно оказалось холодного молчания матери.

– Я пойду немножко прогуляться, – сказал Жозеф, уходя с фабрики в половине шестого. Он не сказал: «Я иду в Планти».

Элен знала это так хорошо, будто сама была там. Когда Жозеф объявил, что уезжает завтра в Париж, она не смогла совладать с поднявшейся в ней тоской. Нет, это была не ревность. То был страх перед какой-то неведомой опасностью. И этот страх принял форму галлюцинации: Жозеф, сбитый омнибусом, падает под копыта лошадей у подъезда вокзала, и осколки разбитых очков впиваются ему в глаза.

Но мадемуазель Лепленье была мадемуазель Лепленье. От этого вечера у Жозефа осталось впечатление доброжелательности, пожалуй, немного более сдержанной, чем обычно, – и только.

Когда гость ушел, отец с дочерью наспех поужинали гренками с вареньем. Старик тут же взялся за свои «Воспоминания», а Элен за свое вязанье. Сердце ее сжалось, когда она вспомнила, как на прошлой неделе Жозеф, подтрунивая над ней, спросил, сколько времени понадобится, чтобы одеть всех новорожденных младенцев в департаменте. Она ответила тогда в шутливом тоне, что новорожденных действительно несметное множество, но что вязание служит совсем для иных целей.

– Каких же? – осведомился Жозеф.

– Вязанье заменяет нам четки.

– А какая обязанность лежит на вас в монастырской общине?

И она вспомнила, что наивно ответила ему, залившись краской:

– Сестры-привратницы, сударь. Той, что смотрит, подобно сестре Анне, не пылит ли вдали дорога.

Подумав о том, чего она не сказала, но могла бы добавить, Элен покраснела еще сильнее:

«Хотя всадники, скачущие по дороге, предназначаются для леди Синей Бороды, а отнюдь не для сестры Анны».

«Сестра-привратница, сестра-привратница» – это сравнение навязчиво, как в кошмарном сне, стучало в висках.

Чтобы рассеяться, она взяла с полки томик «Поэзии и правды». Из гетевского кладезя она неизменно черпала умиротворение прошедшему и силы для будущего.

Она прочла с десяток страниц и вдруг заметила, что мысли ее далеко от книги. Внимательно проглядывая уже прочитанные фразы, она решила отыскать причину своей рассеянности и сразу поняла ее истоки и смысл, напав на следующие строчки: «Бескорыстность во всем, и прежде всего в любви и дружбе, была моим высшим желанием, моим девизом, моим жизненным правилом. И то смелое слово, которое приходит вслед за: „Я люблю тебя, но что тебе в том?“ – стало подлинным криком моего сердца…»