Лесли Хартли - Посредник

— Это почему же? — вскинулся я.

— Таким рассказом можно все испортить.

Я обдумал его слова, и мой уставший мозг вдруг разгневался.

— Но вы же дали слово! — воскликнул я.

— Знаю, что дал, — не стал спорить он. — Но, понимаете, это работа для вашего отца. Рассказать вам об этом должен он.

— Мой отец умер, — буркнул я; во мне вдруг вспыхнуло презрение к этому дурацкому занятию. — Уж он-то никогда не миловался, это точно!

— Если бы он не миловался, вас бы здесь не было, — мрачно провозгласил Тед. — И вообще, вы об этом деле знаете больше, чем показываете.

— Не знаю, не знаю! — взволнованно прокричал я. — И вы обещали рассказать мне!

С сомнением взглянув на меня, он решился:

— Это значит, что ты обнимаешь девушку рукой, а потом целуешь ее. Вот и все.

— Это-то мне известно! — воскликнул я и бешено заерзал на стуле — не ожидал от него такого вероломства. — На любой открытке этого добра вдоволь. Но ведь есть что-то еще. Ты что-то чувствуешь.

— Ну, — с трудом проговорил он, — чувствуешь себя на седьмом небе — знаете, что это значит?

Да, я знал, что это значит: именно так я себя чувствовал вчера вечером и сегодня утром. Неужели от милованья человек испытывает такое же удовольствие? Я спросил об этом.

— Что вам нравится больше всего на свете? — ответил он вопросом на вопрос.

Пришлось задуматься: это был хороший вопрос, и я даже разозлился на себя — почему у меня нет готового ответа?

— Ну, что-то такое, что случается во сне, например, летать, нестись по течению, или...

— Или что?

— Или проснуться и узнать, что кто-то жив, а тебе приснилось, что он умер. — Несколько раз мне снилось такое о маме.

— Я никогда не видел такой сон, — сказал Тед, — но это подойдет, главное — уловить смысл. Так вот, представьте чувства еще сильнее этих — тогда и поймете, что значит миловаться.

— Но... — начал я, однако мой протест утонул в звуках из каморки: грохот, треск и шипение.

— Чайник выкипает! — воскликнул Тед и подскочил с места. Он вернулся с чайником в одной руке и со сливовым пирогом на тарелке — в другой. У меня потекли слюнки: ладно, останусь, но при одном условии.

— Но вы так и не объяснили, — упрямо заявил я, — что такое миловаться.

Он осторожно поставил на стол чайник и тарелку, потом терпеливо сказал:

— Нет, объяснил. Миловаться — это все равно что летать, нестись по течению или просыпаться и видеть человека, про которого тебе приснилось, что он умер. То, что тебе нравится больше всего на свете — и еще чуть-чуть.

Я настолько разъярился, что не заметил — Тед тоже едва сдерживается.

— Да, но чуть-чуть чего? — вскричал я. — Вы же знаете, а не говорите, так вот, пока не скажете, никаких писем больше носить не буду.

Какой-то первобытный инстинкт подсказал мне, что я загнал его в угол; но стало ясно и другое — я переборщил. Он навис надо мной, жесткий, прямой и опасный, как его ружье. В глазах его вдруг сверкнул гнев — так было, когда он в первый раз поймал меня возле скирды. Во всей своей устрашающей наготе он шагнул ко мне.

— Проваливай отсюда, — прошипел он, — пока не дошло до худого.

«Брэндем-Холл

Близ Нориджа

Норфолк

Англия

Земля

Вселенная

и т. д.

Дорогая мама (писал я)!

К сожалению, мне здесь больше не нравится. Когда я писал тебе сегодня утром, мне здесь нравилось, а теперь уже нет, потому что мне приходится носить письма и выполнять поручения. Как и я писал тебе сегодня утром, все добры ко мне, и тут неплохо, но, пожалуйста, дорогая мамочка, пришли телеграмму, что хочешь меня немедленно забрать. Можешь написать, что хочешь, чтобы день рождения я провел дома, иначе ты будешь скучать, да и я хотел бы провести этот день с тобой. День рождения у меня в пятницу, 27 июля, так что времени еще много. А если это слишком дорого, можешь написать, пожалуйста, отправьте Лео обратно, я все объясню в письме. Я хочу уехать отсюда как можно скорее. Дело не в том, что мне здесь не нравится, а в письмах».

Тут я остановился. Конечно, насчет писем надо выразиться яснее, но как, если я должен держать язык за зубами? Да и что, собственно, я знаю об этих письмах? То, что в них Тед и Мариан договариваются о встречах, больше ничего. Встречи эти — страшная тайна, и вызывают на диво сильные чувства, я только сегодня узнал, что взрослые вообще на такие способны, чувства эти могут привести... даже к убийству. Для меня это было лишь слово, однако слово жуткое, и хотя я не мог разобраться в сути их переживаний, ярость Теда, его угрозы, ружье, ставшее в моих глазах его символом, позволяли предположить, как все может обернуться. А жертвой окажется лорд Тримингем, в этом я не сомневался: судьба пятого виконта говорила о многом.

Ничего этого я не мог рассказать маме, тем не менее нужны какие-то доводы, приемлемые для нее и объясняющие, чем мне так уж опротивели эти поручения.

«Дорога туда и обратно составляет почти четыре мили, мне приходится переходить через реку по узкой дощечке, а потом идти по разбитой проселочной дороге, а это очень утомительно при такой нивозможной жаре («невозможная жара» — это была мамина ходовая фраза, и то, что за ней стояло, приводило маму в трепет), а с обеих сторон прячутся дикие или полудикие животные, которые меня пугают. Мне приходится ходить взад-вперед почти каждый день, иначе они рассердятся, для них эти письма очень важны».

Ну вот, стало ясно, что мне физически трудно выполнять эти поручения. Теперь надо затронуть и моральную сторону вопроса, тут уж мама наверняка всполошится. У нее были две любимые фразы: «довольно плохо» и «очень плохо»; первую она применяла часто, вторую пореже, ко всякой деятельности, вызывавшей ее неодобрение. Сам я в эти понятия верил слабо, но почувствовал: сейчас самое время их ввернуть.

«Я бы все это стерпел, — продолжал я, — но мне кажется: то, что я делаю по их указанию, довольно плохо, а может быть, и очень плохо (я решил вставить то и другое), и тебе это тоже вряд ли понравилось бы. Поэтому, пожалуйста, пошли телеграмму, как только получишь это письмо.

Надеюсь, дорогая мамочка, ты чувствуешь себя хорошо, как и я, и если бы не поручения, я был бы вполне счастлив.

Твой любящий сын

Лео.

P.S. Я с нетерпением жду, когда вернусь домой.

P.P.S. К сожалению, сегодняшняя почта уже ушла, но если это письмо придет с первой почтой во вторник 24 июля, твоя телеграмма придет сюда примерно в 11.15 во вторник утром, а если оно придет к тебе со второй почтой, телеграмма самое позднее придет сюда в 5.30 во вторник вечером.

P.P.P.S. Если сможешь, пошли телеграмму и миссис Модсли.

P.P.P.P.S. Жара нивозможная и становится еще нивозможней».

У меня врожденная грамотность, и такое количество ошибок можно объяснить лишь чрезмерной усталостью и возбуждением.