Генри Джеймс - Осада Лондона

— А он знает о нашем разговоре? — спросил Уотервил.

— Понятия не имеет. Но не скрою, что я повторю ему все, что будет свидетельствовать против нее.

— Тогда я лучше ничего не скажу. Это очень щепетильный вопрос. Миссис Хедуэй некому тут защитить. Нравится она или нет, это другое дело. Но я не видел с ее стороны ни одного неподобающего поступка.

— И ни о чем не слышали?

Уотервил вспомнил слова Литлмора о том, что бывают случаи, когда честь обязывает мужчину солгать, и подумал, не такой ли сейчас случай. Леди Димейн вызвала его сочувствие, она заставила его поверить, что у нее действительно есть повод для беспокойства, он видел, какая пропасть лежит между нею и напористой маленькой женщиной, жившей в западных штатах с издателями тамошних газет. Леди Димейн совершенно права, не желая иметь ничего общего с миссис Хедуэй. И если на то пошло, его отношения с этой дамой не налагают на него обязанности кривить ради нее душой. Он не искал ее знакомства, напротив, Она стремилась познакомиться с ним, она пригласила его к себе. Но при всем том он не мог «продать» ее, как говорят в Нью-Йорке; это претило ему.

— Боюсь, я действительно ничего не могу сказать. Да это-ничего не изменило бы. Ваш сын не откажется от нее потому только, что она мне отчего-то не нравится.

— Если бы он знал, что она поступала дурно, он бы от нее отказался.

— Увы, ничто не дает мне права это утверждать, — сказал Уотервил.

Леди Димейн отвернулась от него, он ее явно разочаровал. Уотервил испугался, как бы у нее не вырвалось: «Зачем же, вы думаете, я вас сюда приглашала?» Она отошла от окна и, видимо, намеревалась покинуть комнату. Но вдруг остановилась.

— Вам известно нечто, порочащее ее, но вы не хотите мне сказать.

Уотервил крепче прижал к себе фолиант; ему было не по себе.

— Вы приписываете мне то, чего нет. Мне нечего вам сказать.

— Воля ваша. Есть еще кто-то, кто ее знает… один американец… господин, который был в Париже тогда же, когда и сын. Я забыла его имя.

— Друг миссис Хедуэй? Вы, вероятно, имеете в виду Джорджа Литлмора.

— Да… мистер Литлмор. У него есть сестра, я с ней встречалась. Я только сегодня узнала, что он ее брат. Миссис Хедуэй упомянула о ней, но, как выяснилось, они незнакомы. Одно это о многом говорит, вы согласны? Как вы думаете, он мне поможет? — просто спросила леди Димейн.

— Сомневаюсь, но попробуйте.

— Жаль, что он не приехал вместе с вами. Как вы думаете, он бы приехал?

— Он сейчас в Америке, но, полагаю, скоро вернется.

— Я поеду к его сестре. Я попрошу ее привезти его к нам. Она на редкость мила; я думаю, она поймет. К сожалению, у меня осталось очень мало времени.

— Не очень-то рассчитывайте на Литлмора, — серьезно сказал Уотервил.

— Вы, мужчины, безжалостны.

— Почему бы нам вас жалеть? Каким образом миссис Хедуэй может задеть такого человека, как вы?

Несколько секунд леди Димейн молчала.

— Меня задевает даже звук ее голоса.

— У нее очень мелодичный голосок.

— Возможно. Но она омерзительна!

Это уж слишком, подумал Уотервил; бедную миссис Хедуэй было так легко порицать, он и сам назвал ее дикаркой, но омерзительной она не была.

— Пусть вас пожалеет ваш сын. Если у него нет к вам жалости, как вы можете ожидать ее от чужих людей?

— Ах, он и жалеет меня!

И леди Димейн двинулась к выходу с величавостью, еще более поразительной, чем ее логика.

Уотервил опередил ее и распахнул перед ней дверь. Когда она переступила порог, он сказал:

— Вам одно остается: постарайтесь ее полюбить.

Леди Димейн кинула на него испепеляющий взгляд.

— Это было бы хуже всего!

Джордж Литлмор прибыл в Лондон двадцатого мая и в один из первых же дней направился в посольство повидать Уотервила и сообщить ему, что он снял до конца сезона дом [23] Лондонский «сезон», то есть время, когда в столице собиралось светское общество, приходился на май-июль. на Куин-Эннз-Гейт, чтобы его сестра с мужем, вынужденные из-за снижения земельной ренты сдать собственную городскую квартиру, могли приехать из загородного поместья в Лондон и провести с ним месяца два-три.

— Теперь, когда вы обзавелись своим домом, вам придется принимать у себя миссис Хедуэй, — сказал Уотервил.

Литлмор сидел, оперевшись о набалдашник трости, и глаза его, устремленные на Уотервила, отнюдь не зажглись радостью при упоминании об этой даме.

— Что же, проникла она в европейское общество? — без особого интереса спросил он.

— И довольно глубоко, скажу вам. У нее есть особняк, и карета, и драгоценности, и все прочее — одно лучше другого. Судя по всему, она успела перезнакомиться с кучей людей; о ней упоминают в «Морнинг пост» [24] «Морнинг пост» — одна из ведущих лондонских ежедневных газет (1772–1937). . Она пошла в гору очень быстро, она чуть ли не знаменитость. Все ею интересуются… вас засыплют вопросами.

Литлмор слушал его с мрачным видом.

— Как это ей удалось?

— Она была на большом приеме в Лонглендсе, все гости нашли, что она очень забавна. Должно быть, они и взяли ее под свое покровительство, помогли сделать первые шаги.

В ответ Литлмор разразился смехом, его, видимо, поразила нелепость того, что он услышал.

— Только подумать!.. Нэнси Бек!.. Ну и чудаки эти англичане. За кем только они не побегут! В Нью-Йорке к ней бы и близко не подошли.

— О, Нью-Йорк старомоден, — сказал Уотервил и далее сообщил своему другу, что леди Димейн с нетерпением ожидает его приезда и надеется с его помощью помешать сыну ввести «эту особу» в семью. Литлмора не особенно встревожили замыслы ее светлости — как он дал понять, достаточно дерзкие; он заметил, что уж сумеет не попасться ей на глаза.

— И все же баронету не пристало жениться на миссис Хедуэй, — заявил Уотервил.

— Почему бы и нет, раз он ее любит?

— Ну, если вопрос только в этом!.. — вскричал Уотервил с цинизмом, весьма сильно удивившим его друга. — А вы женились бы на ней?

— Разумеется, если бы был в нее влюблен.

— Но вы поостереглись в нее влюбляться.

— Да… и Димейну лучше было бы последовать моему примеру. Но раз уж он попался… — и Литлмор закончил фразу плохо скрытым зевком.

Затем Уотервил поинтересовался, как его друг ухитрится пригласить к себе миссис Хедуэй, несмотря на приезд сестры, и Литлмор ответил, что тут и ухитряться не нужно, — он просто не станет ее приглашать. На это Уотервил заметил, что он непоследователен; Литлмор согласился, что это вполне может быть, и спросил своего молодого друга, нельзя ли найти иной темы разговора, чем миссис Хедуэй. Он не разделяет интереса Уотервила к этой даме, а ему, несомненно, еще достаточно придется сталкиваться с ней в дальнейшем.

Уотервилу было бы неприятно, если бы у Литлмора создалось ложное впечатление о степени его интереса к миссис Хедуэй, ибо он льстил себя надеждой, что интерес этот простирается лишь до определенных пределов. Он нанес ей визит раза два или три, с облегчением думая о том, что она больше в нем не нуждается. Таких откровенных разговоров, как в Лонглендсе, теперь между ними не возникало. Миссис Хедуэй могла обойтись без его помощи; она и сама знала, что стоит на пути к успеху. Она делала вид, будто удивлена своим везением, в особенности его быстротой, но в действительности ее ничто не удивляло. Она все принимала как должное и, будучи натурой активной, столь же мало времени тратила на ликование по поводу нынешнего успеха, сколь мало потратила бы его на уныние по обратному поводу. Она много говорила о лорде Эдуарде, и леди Маргарет, и прочих титулованных особах, выказавших желание поддерживать с нею знакомство, и утверждала, будто прекрасно понимает причину своей популярности, которой, видимо, предстояло еще возрасти. «Они приходят, чтобы потешаться надо мной, сказала она Уотервилу, — они приходят, просто чтобы им было что повторять. Стоит мне раскрыть рот, они заливаются смехом. Они решили раз и навсегда, что у меня типично американское чувство юмора, и, что бы я ни сказала, даже самую простую вещь, они хохочут до слез. Должна же я как-то выражать свои мысли, да к тому же, если я молчу, я кажусь им еще смешнее. Они повторяют то, что я говорю, одной важной персоне, и эта персона намекнула на днях кое-кому из них, что хочет послушать меня собственными ушами. Ну и получит от меня то же, что и другие, не лучше и не хуже. Я не знаю, как я этого добиваюсь, иначе я говорить не умею. Мне толкуют, будто соль не в том, что я говорю, а в том, как я говорю. Что ж, им легко угодить. До меня самой им дела нет, им одно подавай — последнее „словечко“ миссис Хедуэй. Каждый из них хочет услышать его первым, они устроили форменные гонки». Когда миссис Хедуэй поняла, чего от нее ждут, она сделала все возможное, чтобы предоставить требуемый товар в избытке, и усердно трудилась над своими «американизмами». Если Лондону это по вкусу, она постарается его удовлетворить. Жаль только, что она не знала этого раньше, она бы лучше подготовилась. Было время, она горевала из-за того, что жила прежде в Дакоте и Аризоне, лишь недавно принятых в Штаты, но теперь она поняла, что ей, как она выразилась про себя, чертовски повезло. Она пыталась припомнить все смешные истории, которые слышала на родине, и горько сожалела, что не записывала их. Она призывала к себе на помощь эхо Скалистых гор и упражнялась в интонациях Тихоокеанского побережья. Когда она видела, как ее аудитория корчится в конвульсиях, она поздравляла себя с успехом и не сомневалась, что, появись она здесь на пять лет раньше, она вышла бы за герцога. Это было бы еще более захватывающим спектаклем для лондонского великосветского общества, чем тот, что разыгрывал перед ними сэр Артур Димейн, который, однако, достаточно привлекал к себе внимание света, чтобы можно было поверить слухам, будто в городе заключают пари относительно исхода его затянувшегося ухаживания. Чтобы молодой человек его образца, один из немногих «серьезных» молодых людей среди тори, обладатель состояния, способного удовлетворить куда более экстравагантные вкусы, нежели вкусы нашего баронета, столь упорно добивался расположения дамы на несколько лет его старше, чей набор жаргонных калифорнийских словечек превышал даже ее денежный запас, — это ли не пища для любопытства? С тех пор как миссис Хедуэй прибыла в Лондон, она обзавелась множеством новых понятий, однако сберегла и несколько старых, главным из которых (она составила его год назад) было убеждение, что сэр Артур Димейн — самый безупречный молодой человек на свете. Спору нет, существовало много качеств, которые в применении к сэру Артуру можно было перечислить со словечком «не». Он не умел развлекать, он не умел ухаживать, он не пылал неукротимой страстью. Она полагала, что он постоянен, но, безусловно, он не был чересчур нетерпелив. Однако без всех этих качеств миссис Хедуэй прекрасно могла обойтись; в особенности она теперь мало нуждалась в том, чтобы ее развлекали. Она прожила весьма бурную жизнь, и ее представление о счастье в настоящий момент совпадало с понятием «величественная скука». Мысль об абсолютной, безупречной добропорядочности проливала бальзам на ее душу; ее воображение падало ниц перед этим божком. Миссис Хедуэй сознавала, что сама она не сумела достичь столь ценимой ею добродетели, но теперь она могла по крайней мере соединиться с нею священными узами. Это послужило бы свидетельством ее сокровеннейшего чувства — преклонения перед главным достоинством сэра Артура, перед его гладкой, округлой, цветущей, лилейной свободой от недостатков в глазах света.