Ричард Олдингтон - Все люди — враги

Шум печатного станка прекратился. Но Тони слышал, как на дворе загудела и тронулась машина, — ему бы сейчас надо быть там. Но он продолжал сидеть, чувствуя, как в нем растет злоба и стыд. Надо же быть таким дураком, чтобы впутаться в эту историю! Насколько его старая дружба с Робином важнее и существеннее этой гадкой стычки между двумя кликами. И Робин такой же дурак, нашел чем отличиться — участвует в хулиганских вылазках на рассвете и потом докладывает о них своим товарищам в Клехете. Эх, пропади они пропадом!

Размышления Тони прервал Джулиан, который вошел, обливаясь потом, весь перепачканный черным машинным маслом.

— Хелло! — сказал Джулиан. — Ну и мрачный у вас вид, Тони. Что, уже надоело?

— Да, пожалуй. А когда мы можем уйти?

— Да хоть сейчас, если хотите. Последнюю машину отправили. Там кой-кто еще остался рассылать газеты по почте. Я принес вам одну — мы отпечатали сто тысяч. Вы позволите мне выпить стакан пива, прежде чем мы пойдем?

— Валяйте, — сказал Тони, взяв в руки тощий листок, который ему протянул Джулиан.

Пробежав его, он подумал, что едва ли стоило тратить на это столько труда и энергии. Известия были скудные — декларация премьер-министра, призыв вступить в ряды добровольцев и в специальные полицейские дружины, перечень уже записавшихся, расписание поездов, которые курсировали, и тех, которые, может быть, пойдут, передовая — кто-то титулованный развелся. Вот уж поистине пустая трата сил и времени.

Когда они шли на квартиру Джулиана, над городом уже занималась заря. Несмотря на сор на неподметенных улицах, мир казался умытым и свежим; контуры и тени домов тонули в бледной умбре на еще более бледном фоне неба. Им не встретился ни один прохожий, и мертвые, неосвещенные, молчаливые улицы напомнили Тони ночи войны. Он почти ждал, что они вот-вот наткнутся на отряд людей, направляющихся, тихонько насвистывая, к эшелону. Но ничто не нарушало тишины, и Лондон был нем, как гробница.

Все сразу пошло как обычно. Приходящая особа, ведавшая хозяйством Джулиана, приготовляла им к часу дня завтрак, состоявший из яичницы с беконом.

Затем Джулиан отправлялся по своим юридическим делам, а Тони — к себе на квартиру, где попозже обедал с Маргарит, за исключением тех вечеров, когда она была занята.

Маргарит рассказывала ему, что забастовка ввела в обиход вечеринки с выпивкой, после которых домой возвращались, набившись по десять человек в одну машину, и ей очень нравилась остроумная выдумка одного молодого человека, который изобрел самое подходящее для настоящего момента занятие — он сидел в барах и пивных и опровергал слухи.

На это Тони заметил, что теперь он понимает Калигулу [132]— хорошо бы у всех забастовщиков и добровольцев была одна задница, чтобы он мог дать им хорошего пинка. Плечо его все еще побаливало.

Маргарит проводила большую часть времени с Элен, они разъезжали в ее двухместном автомобиле, и Маргарит (точь-в-точь, как мистер Уинкл) каждый день заявляла, что она начнет работать завтра. Тони заключил, что эти две трудолюбивые дамы оказывают сейчас неоценимую услугу государству, лелея разгоряченные головы закулисных деятелей. Маргарит, по-видимому, не сердилась на то, что Тони живет у Джулиана, и даже стала ласкова. Пожалуй, чересчур ласкова, — думал Тони. Ему казалось, что в ее отношении к нему была какая-то недоговоренность, как будто она хотела дать ему почувствовать, что всегда знала, — когда дойдет до дела, он станет пай-мальчиком и будет вести себя как надо. Его решительный отказ прийти на помощь фирме» в такой критический момент» не вызвал никаких домашних громов и молний; ему только мягко заметили, что он нехорошо поступил, отказавшись поддержать «своих», а вместо этого помогает чужим. Расчет, несомненно, был на то, что его скоро можно будет запрячь, хотя он немножко и брыкается.

Рутина, установившаяся в редакции газеты, была еще скучнее. Каждая ночь была точным повторением первой, только что не было больше налетов. Первые две-три ночи выставляли сильный наряд полицейских, но потом их отозвали для более серьезного дела. Однажды ночью, когда удалось пустить в ход вторую печатную машину, устроили празднество, и потом еще раз, когда тираж достиг обычной цифры и даже превысил ее. Это устроило бы всех, так как, ввиду скудости известий, люди набрасывались на любую газету, какую только можно было достать, но беда была в том, что газета выходила себе в убыток — выпускали всего один сложенный вчетверо лист (четыре нумерованных страницы) все с теми же бутафорскими объявлениями. Одну ночь Тони провел в упаковочной, в распоряжении главного упаковщика, шотландца, который жаловался, что его «добровольцы» это — вшивая команда неслыханных, ничего не смыслящих идиотов, что, пожалуй, было справедливо. У него собралось много демобилизованных младших офицеров, которые очень быстро завели здесь непринужденные окопные нравы. Так, молодой джентльмен, который недели две назад сказал бы вежливо, холодным тоном; «Будьте добры, разрешите пройти», — теперь, ухмыляясь, горланил! «Эй ты! Посторонись, стал на дороге!»

Забастовка продолжалась. Это была единственная важная новость, которую сообщали газеты, не считая весьма существенной подробности, что случаев насилия было очень мало. Влиятельные джентльмены произносили «зажигательные речи», а в противоположном лагере столь же влиятельные джентльмены произносили «охлаждающие речи». Автор передовиц уверял, что и те и другие имеют чрезвычайно важное значение. Между тем адвокат, приятель Джулиана, сообщил как-то Тони, что забастовка, в общем, обходится в день раза в четыре дороже того, что стоила война в самое тяжелое время. Влиятельные джентльмены продолжали произносить речи.

Иногда днем Тони бродил по улицам. Кое-где уже начали курсировать автобусы, обслуживаемые любителями, причем рядом с шофером обычно сидел полисмен. По славной английской традиции не принимать ничего всерьез на этих автобусах часто красовались шутливые надписи: «Уж если вы хотите бросаться бутылками, то пусть они будут полными». Студенты весьма деловито работали за кондукторов на подземке и, чтобы внести некоторое разнообразие, искусно подражали проникновенным голосам машинистов, объявлявших остановки. Все это было очень приятно, симпатично и забавно, но вряд ли имело смысл тратить на это по двадцать миллионов фунтов стерлингов в день. Все, разумеется, были, как всегда, великолепны.

Возвращаясь как-то днем с прогулки из Сити, Тони заметил, что на всех перекрестках дежурит по два полисмена. В одном месте он увидел, как они властно остановили все движение, и оглянулся. Его глазам представилось такое зрелище, какого он никогда не ожидал увидеть на улицах Лондона. Мимо него медленно проследовал броневик, пулемет которого был заправлен лентой с патронами. В кабине сидели два офицера, а за броневиком двигались груженые грузовики — за рулем сидели гвардейцы, рядом с ними вооруженные полисмены, а на заднем борту — солдаты. После каждых четырех-пяти грузовиков снова шел броневик. Это перевозили запасы продовольствия из доков, которые до сих пор были отрезаны от города, так как у ворот порта бессменно дежурили громадные толпы докеров, не желавших расходиться.