Ричард Олдингтон - Все люди — враги

Тут не будет и ста шагов, а цветы пахнут так сильно ночью, и нам будут светить звезды. Идем.

Воздух в саду был теплее, чем думал Тони. Он забыл, что Эа не Сахара, и после прохладного заката снова становится теплее. При свете звезд он смутно различал очертания виноградных лоз, сплетавшихся сводом над дорожкой, и резкий контур горы, темневшей в небе на севере. Запах земли, и роз, и фрезий, воспетый Тассо [176], терялся в сладости померанцевых и лимонных цветов. Кэти легко ступала рядом с ним, притихшая, как тишина вокруг. Она взяла его под руку и держала ее обеими руками.

Они медленно дошли до конца сада, постояли минутку, глядя на усеянное звездами небо, и пошли обратно. Никто из них не сказал ни слова, но Тони чувствовал и знал, что Кэти также ощущает полное единство между ними. Он вспомнил миф Платона о мужчинах и женщинах, которые когда-то были единым цельным существом, а затем их разделили, так что одна половина — мужчина и другая половина — женщина должны постоянно искать свою утерянную половину, чтобы составить одно целое. Ему хотелось, чтобы кровь Кэти бежала с его кровью, как если бы у них было одно сердце; войти в ее тело своей плотью и передать ему таинственное семя, которое было его кровью, пить дыхание ее жизни в ее поцелуях и вдохнуть в нее жизнь своим дыханием; он хотел бы защитить ее своим телом, как броней, и своим трудом лелеять ее дни; а если им суждено умереть, пусть они умрут вместе, так чтобы даже прах их нельзя было разделить. Почему так бывает, что влюбленным только одна бесконечность смерти кажется соизмеримой с бесконечностью любви? Потому что сознание умирает, а плоть живет. Мы — живое воплощение любви, пережитой всеми нашими предками, и если любовь их была совершенна, то мы совершенны. Так пусть же любовь ваша будет совершенна, чтобы плоть ее, которую вы творите своей любовью, была так же совершенна.

Когда они дошли до дверей комнаты Кэти, Тони поцеловал ее и сказал:

— Я приду к тебе? Хочешь уснуть сегодня ночью в моих объятиях?

Он был так уверен, что они все чувствуют одинаково, так безошибочно ощущал всей своей плотью, что она жаждет его, что был страшно удивлен, когда она отшатнулась от него и с каким-то невыразимым страданием в голосе воскликнула:

— О нет, нет! Не сегодня. Прошу тебя!

В резком свете незатененной электрической лампочки в коридоре он увидел выражение боли и муки в ее глазах, и в то же время он чувствовал, что она борется со своей плотью, со своим желанием. Он отвернулся, стараясь подавить чувство обиды, и сказал:

— Тогда спокойной ночи, дорогая Кэти. Спи спокойно. Завтра будет новый день.

Но не успел он опомниться, руки ее уже обвились вокруг него, и губы ее прильнули к его губам, и она прошептала:

— Сердце мое, радость моя, не обижайся, не проклинай меня. Я не могу, не могу! О, как я хочу тебя…

И убежала… Тони в нерешительности стоял в коридоре. Тут была какая-то тайна, которую ему мучительно хотелось поскорее разгадать. Что за причина этого самоотречения, стоившего ей — он это прекрасно знал — огромного усилия? Быть может, она нездорова или очень устала? Нет, это что-то более глубокое, потому что она могла бы просто сказать ему все и, во всяком случае, это не могло помешать ей спать в его объятиях. Она не заперла дверь, он знал наверное. Что ему делать? Войти и настоять на объяснении сейчас же? Может быть, она ждет, чтобы он так поступил? Он был вполне уверен, что, если он войдет и будет настаивать, она ему не откажет, но еще более он был уверен в том, что это нехорошо и похоже на насилие. Нельзя же допустить мысль, чтобы Кэти вела какую-то кокетливую игру? И ему незачем добиваться того, что должно быть дано свободно и искренне. Завтра, если Кэти захочет, они разберутся, в чем таинственная причина такого беспокойства и огорчения.

Он медленно пошел в свою комнату, глубоко задумавшись, но в то же время отчетливо отмечая сознанием белые стены, такие голые и прохладные летом, свежевыскобленный пол, выложенный плитками по бокам, грубо строганные серые двери с медными ручками, как у сейфов. Отворяя дверь в свою комнату, он сказал себе, что Кэти, наверное, очень устала, потому что и он чувствовал себя усталым. Это было неподходящее время для объяснений, — может быть, они нуждаются в утренней свежести и ясности, в солнечном свете, чтобы не быть трагическими. Он сам сказал — завтра будет новый день. А сегодняшний и так полон — перегруженный невысказанной тяжестью всех этих тринадцати лет! Когда он засыпал, последняя мысль, мелькнувшая в его сознании, была о том, что нужно что-то сделать, чтобы эта боль и страх в глазах Кэти исчезли навсегда.

Может быть, это утренний свет разбудил его, блеснув сквозь оконное стекло, как разбудил его накануне солнечный луч, отраженный от воды, но Тони показалось, что кто-то позвал его. Он проснулся и сейчас же вскочил с постели, проворно и живо, как привык это делать на фронте, и с явственным ощущением, что он должен что-то сделать немедленно. Было без пяти шесть, и с его террасы виднелся молочно-белый туман, лежавший в бухте и густо обволакивавший гору. Новый прекрасный день. Бессовестно будить Кэти так рано, а между тем его неудержимо тянуло к ней. Они должны выяснить тайну. Чтобы дать себе время утвердиться в своем намерении, он неторопливо побрился и вымылся ледяной водой из маленького таза, который не забыли ему поставить.

Как он был шокирован, еще будучи юношей, отсутствием ванн в маленьких европейских отелях и как он поучал в этом отношении семью Филомены! Умывшись, он почувствовал совершенно твердую уверенность, что должен идти к Кэти, так как нужен ей. Не теряя времени на одевание, он накинул легкий халат, сунул ноги в ночные туфли и отправился к Кэти.

На его стук послышалось немедленное «avanti», как будто Кэти не сомневалась, что это служанка.

Тони вошел и застыл в дверях лицом к лицу с испуганной Кэти. Он представлял себе, как он поцелует ее, еще сонную, в постели, а она стояла полуодетая над почти уложенным чемоданом — явно намереваясь попасть на утренний пароход в Неаполь.

— Кэти! — вскричал Тони. — Что с тобой, дорогая?

Ты с ума сошла? Ты уезжаешь?

Она бессильно опустилась на кровать, явно стараясь сохранить спокойствие.

Даже при всем своем смятении и отчаянии, а может быть, именно благодаря им, Тони с восхищением смотрел на ее прекрасное тело, ее полуобнаженные круглые тугие груди и стройные, едва прикрытые ноги.

— Я должна уехать, дорогой. Понимаешь, мой отпуск кончается сегодня. Я должна вернуться на работу в понедельник утром.

— Но зачем тебе возвращаться на работу, — сказал Тони, в волнении шагая взад и вперед по комнате. — Я не поднимал об этом разговора вчера, но я думал, что это само собой разумеется. Ты будешь жить со мной, как мы с тобой решили еще давным-давно. Или ты уже не хочешь?