Ричард Олдингтон - Все люди — враги

— До нас дошло это печальное известие, мастер Тони, уж мы так огорчались за вас и за бедного мистера Кларендона. Какой ужасный случай!

— Да, это был тяжёлый удар. Отец до сих пор так и не оправился от него вполне. Он очень постарел и сильно сдал. Ну, а что слышно о вашем муже?

Как он поживает?

— Ах, мастер Тони! — И Анни залилась слезами. — Это его медали вон там в рамке. Он вбил себе в голову попасть на войну, хотя мог быть освобожден от призыва как хозяин торгового заведения. Убили его где-то на Ипре.

— А Билл, ваш брат? — спросил Тони, чувствуя, что ничего не может сказать ей в утешение.

— Вот ему посчастливилось на войне, — сказала Анни, сразу оживляясь. — Он так умело обращался с лошадьми, что его произвели в сержанты, а теперь он где-то около Ньюбери, главным конюхом в господской усадьбе. Он женился, и у него двое ребят.

— А как вы теперь справляетесь с делами после смерти мужа?

— Да что говорить, тяжелые, нынче времена со всеми этими пайками. Но у меня два — хороших помощника: одного мне прислали сюда, чтобы он помогал в деле, а другой, как теперь называют, демобилизованный. Они были приятелями бедного Чарли и обещали работать у меня, пока младший Чарли не подрастет.

— У вас сын? А я и не знал!

— Да, ему на троицу минет одиннадцать лет, — у меня есть еще и дочка, ей восемь. Если бы вы только знали, сколько труда мне стоило вырастить этих двоих. Что вы по сравнению с ними! И круп, и коклюш, и корь, и ветряная оспа, и чего только не было. Одни только заботы, заботы без конца. И с мальчишкой хлопот полон рот без отца-то. Сколько я с ним ночей не спала, лежишь и все думаешь, что-то с ними будет! И что только на свете делается, подумать страшно!

— Да, это верно! — вставил Тони. — Но у вас хоть есть утешение, Анни, — ваши дети и хоть какая-то возможность обеспечить их.

— Вот то же и я всегда говорю! — восторженно подхватила Анни, как будто это банальное замечание было образцом необычайной мудрости. — После того как бог прибрал моего Чарли, — а он был мне хорошим мужем, мастер Тони, никогда я от него худого слова не слышала, и уж как он всегда старался, чтобы у меня все было самое лучшее, что только можно достать, — так вот после того как его убили, я чуть не целый год каждую ночь плакала, плакала, пока не засну. Так мне все это казалось жестоко; ведь он такой кроткий был, никогда никому зла не желал, а тут еще и отец помер, ну, тут я уж было совсем пропала; а когда еще и дети заболели корью, я стала молить бога, чтобы он нас всех прибрал, но корь-то оказалась скрытым благословением.

— Как так? — спросил Тони.

— Ее бог послал! — сказала Анни очень серьезно. — Я день и ночь сидела у постели больных детей, и только надеялась, что мы умрем все вместе, а гляжу, они стали поправляться, и тут меня вдруг точно осенило, что господь пощадил нас и грешно мне так убиваться о Чарли, когда нужно заботиться о детях.

— Это вы правильно рассудили, — сказал Тони, хотя он прекрасно понимал, что утрата Анни невозместима.

Он чувствовал, что готов простить ей все за преданность памяти Чарли, но в то же время он задыхался от негодования против этой проклятой алчности, в угоду которой разбивалась жизнь этих порядочных, простых людей.

— А вы были в армии, мастер Тони?

— Да, был.

— А под Ипром когда-нибудь были?

— Был.

— Не случилось вам видеть могилу моего Чарли?

Виденье этой опустошенной равнины такой, какой он видел ее в последний раз, встало у Тони перед глазами. Запомнить чью-нибудь могилу! Да разве хоть одна пядь земли не была там чьей-нибудь могилой?

— Боюсь, что нет, Анни, — ответил он мягко. — Там много народу похоронено.

— Конечно, он был простым рядовым, — грустно сказала Анни, — вот они и не могут мне сказать, где его похоронили.

— Будь он даже полковником, все равно не сказали бы, — быстро возразил Тони. — Там различия не делали. Но не надо много думать об этом, Анни. Вы Должны…

Он уже собирался было сказать ей в утешение несколько избитых слов, но, к его великому огорчению, Анни снова расплакалась, причитая вполголоса: «Он был таким хорошим мужем, и теперь, когда все возвращаются один за другим, мне кажется так жестоко, так горько, что он никогда не вернется».

К счастью, вошла старуха, миссис Хогбин, и сказала, что чай готов.

— Вы не обидитесь, если мы будем пить в кухне, мастер Тони? — спросила Анни, всхлипывая и глотая слезы.

— Ну конечно, нет. Что за глупости? Но только напрасно вы беспокоились.

Когда они шли по узкому коридору, Тони взял Анни под руку и сказал:

— Все это скверная штука, Анни. И все мы вышли из этого более или менее искалеченными. Но прошлого не изменишь. Нам надо теперь только стараться, чтобы будущее было счастливее.

Но, произнося эти слова, он сам сознавал всю их никчемность. Он чувствовал, что самое лучшее, что Анни может сделать, это выйти замуж за одного из своих помощников, но не посмел высказать эту мысль вслух. Да и, во всяком случае, это не меняло положения.

За чаем Анни повеселела. «Чай» этот показался Тони целым пиршеством в голодные дни, когда почти все продукты были нормированы. Миссис Хогбин сварила яйца и сосиски, на столе был свежий домашний хлеб, настоящее масло, которое он в первый раз пробовал за много месяцев, большой сладкий пирог с консервированными домашним способом фруктами, домашнее варенье трех сортов. Анни сокрушалась, что варенье недостаточно хорошо из-за недостатка сахара. Тони заметил, что она говорит о недостатке сахара, а не о его дороговизне, как в прежнее время, и порадовался, что ее невзгоды хоть не усугублялись по крайней мере бедностью. Дети смотрели на Тони круглыми глазами и на все его попытки вступить с ними в дружеский разговор отвечали робко и односложно, а потом, когда они пересилили свою застенчивость и начали болтать, Анни одернула их. Тони старался поддержать веселье за столом, но это ему плохо удавалось. Он чувствовал, что только расстроил Анни, напомнив о постигших ее несчастьях. И хотя они, расставаясь, дали друг другу обещание вскоре снова увидеться, Тони не мог отделаться от чувства, что и это прощание навсегда. Обрублен еще один корень.

В течение следующих недель Энтони имел возможность проверить на собственном опыте среди прочих избитых житейских истин вполне, казалось бы, очевидный факт, что наиболее невыносимыми этапами жизни являются периоды ожидания, лишенные каких-либо событий, когда они только еще накапливаются и день следует за днем с безнадежным однообразием.

Внешне Тони ничем не отличался от других молодых людей своего времени, разве только казался беспокойным и несколько выбитым из колеи (и то и другое не такие уж отличительные признаки); в обществе он скучал, почти не принимал участия в разговоре и только временами как-то оживлялся. Но в душе у него был сплошной хаос, и не будь он в состоянии такой тупой безнадежности, понял бы, что самое это смятение и является признаком жизни и развития.