Ричард Олдингтон - Все люди — враги

— М-р-р-а-о.

Ну, что ты пытаешься сказать? С удовольствием дал бы ей какой-нибудь совет. Опять беременна! В ее возрасте, право, не мешало бы ей принимать какие-нибудь предохранительные меры.

Издалека донесся звон колоколов, одинокий и грустный, но такой дружеский в этой беспредельной тьме. Энтони внимательно прислушался. Всего четыре ноты, — это, должно быть, Стэплтонские. И тут же, почти одновременно с далеким полнозвучным звоном соборных колоколов Мидчестера, зазвучал поблизости восьмиголосый перезвон Кроухерста. Нежные звуки были подобны легким тонким призракам самих колоколов. Они не могли затопить или насытить воздух, как солнечные лучи, или залить его мягким светом, подобным лунному, но звенели крошечными звездочками звуков, смутные, далекие, как маленькие туманные огоньки над вершинами сосен.

Они смолкли, и темная торжественная тишина нахлынула снова, как будто она никогда и не нарушалась. Энтони слегка передернуло, то ли от холода, то ли от мысли, что всякое человеческое существование, вся слава, весь блеск сменяющихся цивилизаций — все это лишь недолгий звон колоколов среди вечного мрака и молчания. Он наклонился погладить кошку, чтобы прикосновением к живому телу оградить себя от ужаса небытия, но она уже незаметно исчезла и не вернулась на его зов. И только когда он, оглянувшись, увидел ровный свет, проникавший сквозь желтые занавеси закрытых окон, он почувствовал себя защищенным от громадного равнодушия холодной тишины и пространства — этих двух скобок, в которых заключено забвение.

Энтони не сразу вернулся в гостиную; когда он снимал пальто, ему вдруг пришла фантазия погадать по Гомеру о своей будущей судьбе. Может быть, для девяноста девяти сотых его существа это была просто шутка, но для последней, самой затаенной частицы его «я» это было совещанием с богами. Он вошел в комнату, служившую ему библиотекой и убежищем от домашних бурь, зажег свет и взял с полки старую школьную «Одиссею» в коричневом картонном переплете, на котором еще не установившимся мальчишеским почерком была нацарапана его фамилия. Открыв наугад страницу, он ткнул пальцем в первую попавшуюся строчку. Греческий стих был так прост, что ему даже не понадобилось словаря, чтобы прочесть:

Странная дрожь пронизала его, когда он медленно прочитал два стройных гекзаметра и уловил их значение. В первый раз за все эти годы в нем шевельнулось сомнение и вместе с ним какое-то смутное мучительно бередящее предчувствие чего-то, что могло быть новой жизнью. Он снова перечел эти строки. Но ведь он же у себя дома, и до него доносятся голоса друзей и смех Маргарит, с которой они вот уже почти шесть лет женаты. Но сомнение не унималось: «А если это не настоящий твой дом, и она тебе не настоящая жена, и все это не настоящие друзья?»

Минуты две он стоял, вглядываясь в замысловатые буквы, которые словно разматывали перед ним спутанный клубок давних воспоминаний, прежних желаний и надежд, растоптанных, угасших и умышленно преданных забвению.

— Какая чепуха! — сказал он вслух, захлопнул книгу и сунул ее обратно на полку.

Вернувшись в гостиную, Энтони поцеловал жену и пожелал ей счастья в новом, 1926 году.

— О, мы уже давно покончили с этим, — равнодушно ответила она.

Он отошел, уязвленный, недоумевая, означало ли ее двусмысленное замечание, что она давно в нем разочаровалась, или она хотела сказать, что они обменялись новогодними поздравлениями, пока его не было.

— А ты слышал колокола? — добавила она, по-видимому, только для того, чтобы что-то сказать.

— Да, Стэплтон, Кроухерст и соборные. Довольно трогательно это призрачное возвещение мира и в человецех благоволение. Все-таки в этих старых обычаях что-то такое есть.

— Верните старый, новый звон [97], — сказал Уолтер, хихикая.

«А он все больше становится похож на сову, — подумал Тони, — и выпаливает эти свои сомнительные остроты, точно горох из игрушечного ружья. Подвыпил еще к тому же, наверно, я приготовил слишком крепкий пунш».

— Мир и благоволение? — спросил Гарольд с усмешкой, которая часто слышалась в его голосе, когда он говорил с Энтони или о нем. — Это звучит как акционерная компания с ограниченной ответственностью. Во сколько вы цените ее актив, Тони?

Он отхлебнул влажными, пухлыми губами небольшой глоток пунша. «А ты с каждым днем становишься все более похожим на рыбу, — подумал Тони. — Эта прилизанная голова и рот, как у карпа. Длинная, стройная Элен в ярком платье, вон там на кушетке — пестрая змея. А Маргарит? Что-то в ней есть кошачье и вместе с тем птичье, птица-кошка, гибкая, хищная и безмозглая».

Ничего не ответив Гарольду, Тони пересел от камина на вертящийся стул у рояля. В комнате казалось тесно, жарко, душно от табачного дыма, паров пунша и запаха духов. Все чувствуют по-разному, плоскости восприятий сталкиваются — общение невозможно.

Один шаг из уютной комнаты — и ты лицом к лицу с вечными страшными истинами; только приспособишься к их враждебности — возвращаешься назад, — и уже сама комната кажется враждебной. Мы все еще живем в искусственных пещерах, сидим на корточках вокруг огня, открытого каким-нибудь волосатым Прометеем. Он услышал слова Маргарит.

— По-моему, ужасно, что вы, мужчины, — безграничное и бессознательное презрение женщины прозвучало в этих словах «вы, мужчины», — спокойно принимаете войну и драку и смеетесь над миром и благоволением. Мир был бы совсем другим, если бы им правили женщины.

— Это закон джунглей, — заявил Уолтер с таким видом, будто сказал что-то очень глубокомысленное.

— Ну, если вы верите в закон джунглей, — возразила Маргарит с убежденностью, удивившей Тони, — почему же вы не отправляетесь жить в джунгли?

Фантастическое зрелище — Уолтер в джунглях, выкрикивающий по-совиному: ту-уу, ту-уу! Что с ним будет, если правительство не позаботится доставлять ему ежедневно его порцию мышей?

— От этого никуда не уйдешь, — вмешался Гарольд. — Закон выживания наиболее приспособленных.

— Осуждающий на вечную борьбу за существование! — пробормотал Тони.

— Да ведь наши собственные тела, — продолжал с видом победителя Гарольд, не расслышав его слов, — представляют собою постоянную арену борьбы микроорганизмов. То же самое и человеческое общество. Ведь неважно, ведется ли война открыто или тайно, сражаются ли дубинами, бомбами или банкнотами — все равно это война, все равно это закон джунглей. И правильно.

Пусть побеждают сильные.

— Но для чего же тогда существует правительство? — воскликнула Маргарит.