Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро

Священники затаив дыхание внимали пророчеству государственного человека.

– Когда восстание будет задушено, – продолжал тот, строго глядя вдаль перед собой и подняв палец, словно показывая этим пальцем контуры будущего, которые глаза его при помощи золотых очков различали столь ясно, – когда восстание будет задушено, в стране через три месяца восстановят Империю… Если бы вашим преподобиям довелось, как мне, присутствовать на приемах в Тюильри или в «Отел де Виль» во времена Империи, вы бы сказали вслед за мной: Франция глубоко предана императорам, и только императорам… Следовательно, у нас будет Наполеон Третий; или, если он отречется, императрица возьмет на себя регентство до совершеннолетия имперского принца. Я бы посоветовал принять именно такое решение (и об этом уже знают где следует), ибо оно наиболее благоразумно. Неизбежным следствием такого исхода будет восстановление папского государства в Риме. Откровенно говоря (и об этом тоже знают где следует), я не одобряю реставрацию папской власти. Но сейчас речь не о том, что я одобряю, а чего не одобряю. К счастью, не я решаю судьбы Европы… Такая ответственность была бы непосильна для моих лет и здоровья. Итак, мой опыт в истории и политике ясно подсказывает, что… О чем бишь я говорил? Ах да; итак, императрица на французском троне и Пий Девятый на папском престоле в Риме. И тогда демократия будет раздавлена между этими двумя колоссами. Поверьте человеку, который знает наизусть свою старушку Европу и видит все элементы, из коих складывается современное общество: поверьте, что после опыта Парижской коммуны мы забудем и о республике, и о социальных противоречиях, и о правах народа минимум на сто лет!

– Да услышит вас Бог, господин граф! – благолепно заключил каноник.

Но Амаро, страшно гордый тем, что стоит на площади Лиссабона и запросто беседует с выдающимся государственным деятелем, задал еще один вопрос, вложив в него всю тревогу напуганного ретрограда:

– А не думаете ли вы, ваше превосходительство, что эти вредные идеи – республика, материализм и прочее – могут распространиться и у нас, в Португалии?

Граф рассмеялся и ответил, подходя с обоими священниками к решетке памятника Луису Камоэнсу:

– Пусть это вас не тревожит, господа; пусть это вас не тревожит! Конечно, может быть, и у нас завелось несколько полоумных, которые всем недовольны, несут ахинею об унижении Португалии, кричат, что мы впали в маразм, что мы дичаем, что так продолжаться не может и тому подобное. Чепуха все это!

Все трое прислонились к решетке памятника, и граф де Рибамар продолжал со спокойной уверенностью:

– Истина в том, господа, что иностранцы нам завидуют… Не примите мои слова за лесть, но покуда в нашей стране имеются такие достойные священнослужители, как ваши преподобия, Португалия будет с честью занимать свое место в Европе! Ибо вера, господа, есть основа порядка!

– Без сомнения, сеньор граф, без сомнения! – прочувствованно поддержали оба священника.

– А если кто сомневается, достаточно взглянуть на эту площадь! Какое оживление, какой мир, какое благоденствие!

И широким жестом он показал на панораму площади Лорето, где в этот тихий вечерний час сосредоточилась вся жизнь города. Медленно катились по кругу пустые кареты; проходили по двое дамы с высокими шиньонами и на высоких каблуках; их вялая походка и бледные дряблые щеки говорили о вырождении целой нации; верхом на жалкой кляче проезжал какой-нибудь молодой отпрыск знатного рода, и на его зеленоватом лице явственно читались следы вчерашней ночной попойки; развалясь на скамьях, сидели окостеневшие от безделья люди; запряженная волами телега, раскачиваясь и подпрыгивая на высоких колесах, олицетворяла вековую отсталость сельского хозяйства; вразвалку, с сигареткой в зубах, шатались по площади подозрительные молодые люди; какой-то жаждущий встряхнуться лавочник читал афишу оперетки полувековой давности; изможденные лица мастеровых были живым символом хиреющих ремесел… И весь этот обветшалый мир медленно куда-то тащился под ярким небом благодатных южных широт, и воздух звенел от крика мальчишек, объявлявших об открытии лотереи или игорного дома, и от истошных воплей маленьких газетчиков, предлагавших «Городские новости.). А публика кружила и кружила развинченной походкой ничем не занятых людей между двумя унылыми церковными фасадами и длинным рядом строений на другом конце площади; здесь виднелись вывески трех ломбардов, чернели дверными проемами четыре кабака, сюда выходили, словно жерла сточных труб, темные переулки, где гнездились преступление и проституция.

– Взгляните! – говорил граф. – Взгляните на это благоденствие, на этот мир, на это довольство… Да, господа, неудивительно, что Европа завидует нам!

И все трое – деятель государства и два столпа церкви, – стоя локоть к локтю у решетки монумента и горделиво подняв головы, радовались величию и славе Португалии – здесь, у подножия этого памятника, под холодным бронзовым взглядом старого поэта. Прямой и неподкупный, он стоял, развернув сильные плечи, с книгой на груди, со шпагой в руке, в окружении летописцев и бардов своей древней родины – той родины, что ушла навеки и самая память о ней померкла.

«Cartas de Eзa de Queiroz». Lisboa, 1945, p. 49–50.

Перевод Ю. Даниэля (Петрова).

Лосев А. Ф. Проблема Рихарда Вагнера в прошлом и настоящем. – Вопросы эстетики, вып. 2. М., «Искусство», 1968, с. 194.

Там же, с. 148.

Перевод Ю. Корнеева.

Перевод А. Косс.

Мигелист – здесь: реакционер, консерватор. В 20 – 30-е годы «мигелистами» называли сторонников Мигела Брагансского (1802–1866), младшего сына короля Жоана VI (1767–1826), скоропостижно скончавшегося (возможно, вследствие отравления) и не завещавшего трон ни одному из своих двоих сыновей. Старший из них – Дон Педро, император Бразилии, был приверженцем конституционной монархии; после его восшествия на португальский трон в Португалии в 1826 г. была принята конституция, носившая дворянско-цензовый характер, – так называемая «Хартия» (отсюда – самоназвание сторонников Дона Педро – «хартисты»). Также претендовавший на трон принц Мигел выступал как защитник феодально-абсолютистского строя. Захватив трон в 1828 г., Дон Мигел отменил конституцию и единовластно правил страной до 1834 г., когда, в свою очередь, оказался свергнутым в результате военного выступления «хартистов», восстановивших Дона Педро у власти.

Капитул – совет при епископе, состоящий из лиц духовного звания, участвующий в управлении епархией.