Сельма Лагерлёф - Император Португальский

Повторилось то, что уже однажды было. Тогда людям хотелось, чтобы он радовался появлению у него маленькой девочки. Но он не проявлял ни малейшего интереса. А теперь все ждали, что он будет в полном отчаянии. Ничего подобного.

В избе было полно людей, которые пришли попрощаться с Кларой Гуллей. Ему было просто стыдно входить: все увидят, что он не плачет и не жалуется. Лучше уж оставаться снаружи.

В любом случае для него было к лучшему, что вышло именно так. Если бы все оставалось по-прежнему, он не знал бы, как вынести эту печаль и тоску.

Проходя только что мимо окна, он видел, что изба прибрана. А на столе стояли кофейные чашки, точно так же, как в тот день, о котором он думал. Катрине хотелось устроить маленький праздник для дочери, которая отправлялась по белу свету, чтобы спасти родной дом.

В избе, конечно, плакали и пришедшие проститься, и его домочадцы. Даже во дворе он слышал плач Клары Гулли, но это его не трогало.

«Милые вы мои люди, — бормотал он, — все идет, как должно. Смотрите на птенцов! Их выбрасывают из гнезда, если они не улетают по доброй воле. А видали вы кукушонка? Нет, пожалуй, ничего отвратительнее этой картины: толстый и жирный, он лежит в гнезде и только и делает что требует пищи, в то время как его приемные родители выбиваются ради него из сил».

«Нет, все правильно. Эти молодые, они не могут оставаться дома и быть обузой нам, старикам. Им надо отправляться по белу свету, милые вы мои люди».

Наконец в избе все стихло. Теперь уж, конечно, все соседи разошлись и он может осмелиться войти.

Но он еще немного повозился с рыболовными снастями. Больше всего ему хотелось, чтобы к тому времени, когда он переступит порог, Клара Гулля с Катриной уже улеглись и заснули.

Прошло уже довольно много времени, до него не доносилось ни звука, и тогда он осторожно, как вор, подкрался к избе.

Но женщины еще не легли. Проходя мимо открытого окна, он увидел Клару Гуллю. Она сидела за столом, вытянув перед собой руки и уронив на них голову. Казалось, она плачет.

Катрина стояла в глубине комнаты. Она заворачивала в свою большую шаль узел с одеждой Клары Гулли.

— Оставьте это, мама, — сказала девушка, не поднимая головы. — Вы же видите, что отец сердится на меня за то, что я уезжаю.

— Ему придется смириться, — тихо сказала Катрина.

— Конечно, вы так говорите, потому что вам наплевать на него, — всхлипывая, продолжала Клара Гул-ля. — Вы думаете только об избе. Но поймите, отец и я, мы с ним одно целое. Я не уеду от него!

— А как же изба? — сказала Катрина.

— С избой пусть будет, что будет, только бы отец снова полюбил меня.

Ян тихонько отошел от двери и уселся на пороге. Он не верил в то, что Клара Гулля останется дома. Нет, он лучше чем кто-либо другой знал, что она должна уехать. Но тем не менее ему словно вновь положили на руки тот маленький мягкий сверток. И сердце опять заработало. Оно билось с такой скоростью, точно несколько лет простояло неподвижно, и теперь ему надо было наверстать все это упущенное время.

Он тут же почувствовал свою беззащитность.

Теперь навалилось горе, и пришла тоска. Он видел их черные тени вдали под деревьями.

Он раскрыл объятия, и лицо его озарила счастливая улыбка.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, добро пожаловать! — проговорил он.

Когда пароход «Андерс Фрюксель» с Кларой Гуллей из Скрулюкки на борту отчалил от пристани у мыса Борг, Ян с Катриной стояли, глядя ему вслед, до тех пор, пока не стало видно ни парохода, ни девушки. Все остальные люди, у которых были какие-то дела на пристани, уже ушли. Начальник пристани спустил флаг и запер склад, а они все стояли.

Наверное, было естественно, что они стояли, пока им все еще казалось, что пароход виден. Но почему они не уходили и потом, это они навряд ли понимали и сами.

Может быть, дело было в том, что они боялись прийти домой и войти в опустевшую избу вдвоем.

«Теперь мне придется готовить еду только для него, — думала Катрина, — теперь только его придется ждать. Но что мне за дело до него? Он мог с таким же успехом тоже уехать. Ведь это девочка понимала его и его болтовню, а не я. Уж лучше было остаться одной».

«Мне было бы легче приходить домой со своим горем, если бы в избе не сидела эта старая надутая Катрина, — думал Ян. — Девочка умела с ней управляться, чтобы она была ласковой и веселой. А теперь уж от нее ни за что не услышишь доброго слова».

Внезапно Ян вздрогнул. Он наклонился вперед и в изумлении опустился на колени. В его глазах зажглась новая жизнь, и все его лицо засветилось и засияло.

Взгляд его был прикован к воде, и Катрина не могла отделаться от мысли, что он видит там что-то удивительное, хотя она, стоя рядом, не может разглядеть ничего. Она не видела абсолютно ничего, кроме мелких серо-зеленых волн, в нескончаемой игре гонявшихся друг за другом по водной поверхности.

Ян подскочил к самому краю пристани и склонился к воде с таким выражением лица, какое было у него всегда, когда Клара Гулля шла ему навстречу и какое ему никогда не удавалось принять, когда он разговаривал с кем-нибудь другим.

Его рот приоткрылся, губы подрагивали, но до Катрины не долетало ни одного слова. Одна улыбка на его лице сменяла другую: так бывало, когда девочка шутила с ним.

— Ян, — сказала Катрина, — что это с тобой?

Он не ответил, а только сделал ей рукой знак, чтобы она замолчала.

Сразу вслед за этим он приподнялся, и было заметно, что он провожает взглядом нечто направляющееся вдаль по маленьким серым волнам, но что бы это могло быть?

Это нечто, казалось, быстро двигалось в том же направлении, куда только что ушел пароход. Вскоре Ян уже больше не стоял склонившись, а выпрямился и прикрыл рукой глаза, чтобы лучше видеть.

Так он стоял, пока, должно быть, смотреть стало не на что. Тогда он повернулся к Катрине. Он даже подошел к ней.

— Ты, может быть, ничего и не видела? — спросил он.

— А что тут было видеть, кроме озера и волн? — спросила она в ответ.

— Девочка приплывала на лодке, — сказал он, тут же понизив голос и перейдя на шепот. — Она одолжила лодку у капитана. Я видел на борту ту же надпись, что и на пароходе. Она сказала, что забыла кое-что, когда уезжала. Она кое о чем хотела поговорить с нами.

— Мой дорогой, ты и сам не знаешь, что говоришь! — сказала Катрина. — Если бы девочка возвращалась, я бы уж, верно, тоже видела ее.

— Помолчи, сейчас ты услышишь, что она хотела нам сказать! — все так же таинственно и торжественно прошептал Ян. — Так вот, она беспокоилась, как мы будем тут вдвоем. В прежние времена, сказала она, она ходила промеж нас, держа меня одной рукой, а тебя — другой, и все шло хорошо. Теперь же, когда она больше не соединяет нас, она прямо и не знает, что же будет. «Может быть, отец и мать будут жить теперь каждый сам по себе», — сказала она.