Сельма Лагерлёф - Предание о старом поместье

Матушка Анна Стина принялась расхваливать Ингрид, уверяла, что она очень славная девушка. Прежде она служила в усадьбе пастора, но теперь, когда она повзрослела, ей захотелось поучиться чему-нибудь дельному, и Анна Стина решила отвести ее к той, от которой она сможет узнать больше, чем от кого бы то ни было.

Юнгфру Става и на это ничего не ответила. Но взгляд ее не мог скрыть удивления тем, что девушка, находившаяся в услужении в пасторской усадьбе, не нажила себе даже собственного платья и вынуждена была одолжить одежду у старой Анны Стины.

Старушка стала жаловаться на свою обездоленность. Она, мол, живет одиноко, в глухом лесу, заброшенная близкими, а вот эта девушка не раз прибегала и утром, и вечером проведать ее. И потому ей теперь хотелось бы отплатить девушке добром и устроить ее судьбу так, чтобы она осталась довольна.

Юнгфру Става выразила сожаление, что им пришлось ходить так далеко, чтобы пристроить девушку на место. Уж коли она так хороша, то почему не смогла наняться в прислуги в какой-нибудь усадьбе в родных краях?

Матушка Анна Стина поняла, что дело может сорваться, и возвысила голос:

— Ты, Става, весь твой век просидела тут в тепле и довольстве, а я между тем жила в большой нужде. Вспомни, что я до сего дня ни разу тебя ни о чем не просила. И вот теперь ты собираешься выставить меня отсюда, как попрошайку, от которой хотят отделаться куском хлеба!

Юнгфру Става слегка улыбнулась и сказала:

— Сестра Анна Стина, ты скрываешь от меня правду. Я сама родом из Рогланды и хотела бы знать, в какой крестьянской избе в этом приходе можно было отыскать такие глаза и такое личико.

Указав на Ингрид, она продолжала:

— То, что ты, Анна Стина, хочешь помочь девушке с таким личиком, мне понятно. Но мне непонятно, как ты могла подумать, будто твоя сестра Става совсем выжила из ума и ей можно плести небылицы.

Матушка Анна Стина до того растерялась, что не смогла вымолвить в ответ ни слова. Но Ингрид решила довериться юнгфру Ставе и без промедления начала рассказывать о себе своим тихим, мелодичным голосом.

Когда Ингрид обмолвилась о том, как она лежала в могиле и как пришел далекарлиец и спас ее, старая юнгфру Става вдруг густо покраснела и, чтобы скрыть это, поспешно опустила голову. Это длилось всего лишь какой-нибудь миг, но судя по всему, это был хороший признак, потому что после этого юнгфру Става заметно подобрела.

Вскоре она начала расспрашивать обо всем подробно, и прежде всего насчет помешанного. Она хотела знать, не боялась ли его Ингрид.

— О нет, он ни чуточки не опасен, — ответила Ингрид. — Да он и не совсем сумасшедший, он может продавать и покупать. Просто он сильно напуган.

Труднее всего было девушке рассказывать о словах, которые она услышала из уст приемной матери. Но хотя голос ее и задрожал от слез, она решила, что будет говорить обо всем без утайки.

Юнгфру Става приблизилась к ней, сдвинула с ее лба платок и заглянула ей в глаза. После этого она легонько потрепала девушку по щеке.

— Это можете пропустить, мамзель, если вам угодно. Мне нет надобности знать про это.

— Ну а теперь пусть моя сестра и мамзель Ингрид простят меня, — сказала она чуть погодя. — Мне пора нести кофе ее милости. Я скоро вернусь и тогда послушаю, что было дальше.

Когда же она возвратилась, то сообщила, что рассказала госпоже советнице о молодой девушке, которую живой положили в могилу. И ее госпожа пожелала увидеть эту девушку.

Их провели по лестнице в верхние покои и ввели в маленькую гостиную ее милости советницы.

Матушка Анна Стина до того оробела, что застыла на пороге этой богато убранной комнаты, но Ингрид ничуть не смутилась. Она подошла прямо к старой госпоже и взяла ее за руку. Она могла бы робеть перед другими, куда менее знатными господами, но здесь, в этом доме, она не испытывала робости. Она ощущала лишь бесконечное счастье, оттого что попала сюда.

— Так это и есть дружочек, которого хотели живьем закопать в могилу? — сказала советница, приветливо кивая девушке. — Может быть, дружочек будет так добр и расскажет мне свою историю? Я, видишь ли, целыми днями сижу здесь одна и ни о чем не знаю.

Ингрид снова начала свой рассказ. Но вскоре ее прервали. Ее милость поступила точно так же, как юнгфру Става. Она поднялась, подошла к Ингрид, сдвинула платок с ее лба и заглянула ей в глаза.

«Да, да, — произнесла про себя ее милость. — Я могу понять, отчего он повиновался этим глазам».

Впервые в жизни Ингрид удостоилась похвалы за свою храбрость. По мнению советницы, она оказалась храброй девушкой, если не побоялась довериться сумасшедшему.

Нет, она, конечно, боялась его, возразила Ингрид, но еще больше боялась она того, что люди застанут ее в таком виде. И к тому же он вовсе не опасен, он почти в здравом уме, и он такой добрый.

Ее милость спросила, как зовут этого человека, но этого Ингрид не знала. Она слышала лишь его прозвище — Козел. Ее милость продолжала выспрашивать, как он ведет себя, когда появляется с товаром. Не насмехаются ли над ним и не кажется ли Ингрид, что он, этот Козел, выглядит ужасно? Было немного странно слышать, как ее милость произносит это слово — Козел. Она выговаривала его с бесконечной горечью и между тем повторяла снова и снова.

Нет, Ингрид он не показался ужасным. И сама она никогда не насмехается над несчастными.

По мере того как Ингрид говорила, ее милость становилась все приветливее.

— Наш дружочек и впрямь умеет ладить с помешанными, — сказала она. — Это великий дар. Большинство людей боится этих несчастных.

Дослушав рассказ Ингрид, советница некоторое время сидела в раздумье.

— Поскольку у тебя, дружочек, нет никакого другого дома, то я предлагаю тебе остаться у меня. Я, старуха, живу одна, и ты составишь мне компанию. А я позабочусь о том, чтобы у тебя было все необходимое. Ну как, рада ты моему приглашению, дружочек? В свое время, — продолжала ее милость, — мы уведомим твоих родителей, что ты жива, но на первых порах пусть все останется, как есть. Пока ты окончательно не успокоишься, дружочек мой. Ты будешь называть меня тетушкой. А мне как называть тебя, дружочек?

— Ингрид, Ингрид Берг.

— Ингрид, — раздумчиво произнесла ее милость. — Я предпочла бы называть тебя другим именем. Как только ты вошла сюда и я увидела твои глаза-звезды, я подумала, что тебя следовало бы называть Миньоной.

Девушка поняла, что здесь она обретет настоящий дом, и это послужило для нее подтверждением, что она попала сюда каким-то сверхъестественным образом. И она шепнула слово благодарности своему невидимому покровителю, а потом стала благодарить советницу, юнгфру Ставу и матушку Анну Стину.

Ингрид лежит в кровати с балдахином, нежится на перине в полтора локтя толщиной, застланной простыней с кружевным подзором, укрывается атласным одеялом, расшитым шведскими коронами и французскими лилиями.