Георгий Полонский - Ключ без права передачи

- Дай его мне, Юля, - напряженно повторил Алеша.

- Смородин, а ну кончай торговлю, - возмутился Константин Иванович, - вот еще новости… Я учитель, а ты кто? Баюшкина, миленькая, ну? Это на час-полтора, не больше… Я тебе за него отвечаю! Вот спасибо…

Аппарат незаметным образом оказался у него.

- Вам не подойдет эта музыка. - Майданов загородил ему дорогу. - Серьезно. Отдайте, Константин Иваныч!

- Может, ты в драку со мной полезешь?! - побагровел Мишин. - К тем дружкам своим бритоголовым захотел?

Майданов засунул в карманы кулаки и отвернулся.

В буфете Константин Иванович застал тишину.

- Что это вы? Заскучали? - спросил он потерянно. - Эмма Пална, а те три бутылочки "Алиготе", которые в резерве у нас?

Она не ответила.

- Откуда у вас это? - спросил, вглядевшись в магнитофон, Назаров.

- У ребят взял, у Баюшкиной… Еле отбил, такие собственники оказались - жуткое дело!

- А как магнитофон оказался у них?

- Я не знаю… Так чья вещь-то? - не понимал Мишин.

Назаров распахнул дверь - за ней молча, угрюмо стояли Юля, Майданов, Смородин, Адамян, Колчин…

Марина подоткнула одеяльце, поцеловала Антона:

- Больше ты меня не зовешь, договорились? Спишь, да?

- Сплю!

Но стоило ей выйти в другую комнату, как он позвал ее.

- Ну что опять?

- Мама, спокойной тебе ночи, доброго тебе стирания и доброго мытья посуды!

- Спасибо! - засмеялась она. - Только мы уже распрощались, больше ничего не придумывай…

У нее действительно было запланировано "доброе стирание": накопилось порядочно. Она замочила в ванной белье. Сквозь шум воды не сразу услышала, как звонят в дверь. Открыла и не смогла спрятать удивление: у порога стоял Назаров.

- Разрешите?

- Прошу…

- Что, очень странный поступок?

- Почему же? Вероятно, приехали вправлять мои вывихи…

- Так ведь это, наверное, бесполезно? - усмехнулся он. - Можно пройти?

- Да-да. А где же ваше пальто?

- А у меня печка в машине. - Он прошел за Мариной в комнату, держа за ремешок магнитофон в руках, сведенных за спиной. Стал разглядыывать эстамп, изображающий Чарли Чаплина, большой фотопортрет Улановой - Джульетты, статуэтку молодого Маяковского и во множестве - Антошкины снимки…

- Похож на вас парень…

- Да, я знаю.

- А это - мама ваша? - С одной фотографии на гостя смотрело патрицианское лицо седой красавицы.

- Это Анна Ахматова… Чаю хотите?

- Спасибо, нет. Я этим банкетом сыт.

Чутка настороженность была в Марине и передавалась Назарову. Или - наоборот?

- Знакомая вам вещь? - спросил он вдруг и водрузил на стол магнитофон.

- Это чей же? Не Юли Баюшкиной?

- Именно. Вы помните свои разговоры с ребятами в это воскресенье? Их вопросы, ваши ответы? Они ведь мастера у вас вопросы-то задавать?

- Да…

- И вы всегда отвечаете честно?

- Стараюсь. А что, теперь есть другая установка на этот счет?

- Нет… - улыбнулся он. - Нету другой установки. Знаете что? Начнем с начала. - Он отодвинул от себя магнитофон и накрыл его "Комсомольской правдой". - Договоримся так: я пока не добрый, не злой, не прогрессивный, не реакционный. Я - только человек, желающий разобраться. И допустим даже, - добавил он желчно, - что от меня не надо прятаться в котельной, чтобы стихи французских поэтов читать! Вот. И вы передо мной - тоже безо всякого ярлыка.

В своей комнате Антошка влез на спинку кровати, держась за косяк, и толкнул дверь и зажмурился после тьмы от света:

- Здравствуйте. Мам, он - кто?

- Антон, какое тебе дело? - Марина, придав своим глазам максимум строгости, извинилась наспех, вышла, чтобы вернуть его в горизонтальное положение.

Назаров осматривался.

Эмма Павловна стояла в автобусе возле кассы и плакала. Так остра была мучительная жалость к себе, что недостало сил удержать эти слезы до дому и безразлично было, что думают о ней люди.

Один мужчина, узколицый, смуглый, в пыжиковой шапке, увидел ее в этом состоянии и стал к ней протискиваться, извиняясь перед пассажирами.

- Простите… Я… Здравствуйте, мы с вами знакомы. Припоминаете? Я могу чем-нибудь быть полезен? - заговорил этот человек.

Она посмотрела расширенными глазами и засмеялась вдруг:

- Адамян!

- Совершенно верно. Отец Жени. Мы тогда с вами поспорили немного на родительском собрании, но это чепуха, правда? Я увидел - вам плохо…

- Мне хорошо, Адамян! - крикнула она. - Мне лучше всех! - и ринулась прочь от этого утешителя, благо, как раз открылись двери. Остановка, правда, не ее, но лишь бы вырваться.

Инженера Адамяна люди разглядывали с мрачным осуждением: разбил, гад, сердце женщины, натянул "пыжик" на уши и еще плечами пожимает - я не я, и вина не моя…

Темнело быстро. На горке, на детской площадке, где прогуливают днем Марининого Антона, сейчас двое под медленным снегопадом - кажется, одни во всем дворе.

- Ты замерзла, - сказал Майданов.

- И стала некрасивая? - спросила Юля непослушными губами. - Или еще ничего?

- Еще ничего, - он улыбнулся.

И они опять уставились в окно на четвертом этаже. Оно светилось, и в нем то вместе, то поочередно возникали два силуэта, мужской и женский.

- Не похоже, что они скоро наговорятся… Ну-ка, погоди… - и Майданов сбежал с горки к "Москвичу", что стоял у подъезда Марины Максимовны. Потоптался возле него и вернулся назад:

- Я подумал, вдруг "шериф" дверцу не запер или окошко? Я бы ему посигналил, что пора закругляться.

- Нельзя вмешиваться, - покачала головой Юля.

- А чего они обсуждают? Нас, что ли? Ну и профессия, елки-палки… И ты ее выбрала?!

Кивнув, Юля села на заиндевелые детские качели, Майданов принялся раскачивать и спросил:

- Так теплей?

- Ага…

- Ну дождемся мы, уйдет он - и что? Ты напросишься туда ночевать? А если она не пустит?

- Она все поймет. Она пустит.

- А я ждать не заставляю, я сразу говорю: пошли ко мне.

- Опять двадцать пять. Сам иди, тебе давно пора.

- За кого ты меня принимаешь? В кухне я буду, в кухне. Раскладушка есть, а мать у меня женщина спокойная. Ни во что не лезет. Она накормит, постелит и ни одного вопроса не задаст.

- Я верю, Сашенька, верю. И завидую, что тебе так повезло.

- А сюда твои предки будут всю ночь трезвонить: "Отдайте дочку!" А у меня еще одна выгода: телефона нет.

Юля еще раз покачала головой: нет, она останется здесь. Скрипели качели…

Назаров рассказывал:

- Мало ли их было, таких сирот, в оккупации? И сколько погибло! А вот меня не допустили затеряться, с голоду сдохнуть. Крестьянка Надежда Назарова не допустила. Ношу ее фамилию, как видите. А у нее своих было четверо, и муж к ней пришел без рук: сапер он был…

Это все давнишнее, но для того чтобы понять, - существенное. Как только я получил здесь квартиру, решили мы с женой взять старушку к себе. Потому что родные ее дети - из них теперь только двое в живых - не имеют такой возможности. Или желания такого, я точно не знаю. У одного недельку поживет, у другого… а человеку нужна стационарная семья, правда? Овдовела она еще в 69-м… болеет, конечно, в такие годы кто не болеет? Короче, перед Новым годом я съездил в Пятихатки и забрал ее…