Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть первая

– Бей его! – рявкнул он и, с размаха, вонзил багор в реку.

Клим стоял сзади и выше всех, он хорошо видел, что хромой ударил в пустое место. А когда мужик, неуклюже покачнувшись, перекинулся за борт, плашмя грудью, Клим уверенно подумал:

«Это сделано нарочно!»

Но хромой тотчас же пошатнул эту уверенность.

– Не попа-ал! – взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал головою, с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал:

– Э-эх, не попа-ал! Миколка, дьявол, что ж ты его веслом не ошарашил, а? Веслом-то, дурак! По башке бы, а? Осрамил ты меня, морда-а!

Парень не торопясь поймал багор, положил его вдоль борта, молча помог хромому влезть в лодку и сильными ударами весел быстро пригнал ее к берегу. Вывалившись на песок, мужик, мокрый и скользкий, разводя руки, отчаянно каялся:

– Не попал, господа! Острамился, простите Христа ради! Ошибся маленько, в головину метил ему, а – мимо! Понимаете вещь? Ах, отцы святые, а?

У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал:

– Громадный, пуда на четыре с лишком! Бык, а не сом, ей-богу! Усы – вот!

И хромой отмерил руками в воздухе вершков двенадцать.

«Я ошибся, – подумал Клим. – Он видел сома».

– Стоит на дне на самом; вижу – задумался, усищи шевелятся, – огорченно и восторженно рассказывал хромой.

– Каков, а? – тоже с восторгом крикнул Лютов.

– Отлично играет, – подтвердил Туробоев, улыбаясь, и вынул маленький бумажник желтой кожи. Лютов удержал его руку:

– Извините, эта затея моя!

Лидия смотрела, на мужика, брезгливо сжав губы, хмурясь, Варавка – с любопытством, Алина – растерянно спрашивала всех:

– Но ведь был сом? Был или нет? Клим отошел в сторону, чувствуя себя дважды обманутым.

– Идем, – сказала Лидия подруге, но Лютов крикнул:

– Подождите минутку! И спросил мужика в упор:

– Обманул?

– Обманул, дьявол, – согласился хромой, печально разводя руками.

– Нет, не дьявол, а – ты? Обманул?

– То есть – это как же? Кого же? – удивленно спросил мужик, отступая от Лютова.

– Ты – не бойся! Я все равно заплачу деньги и на водку прибавлю. Только скажи прямо: обманул?

– Оставьте его, – попросил Туробоев, а хромой, оглядев всех непонимающими глазами, с великолепной наивностью спросил:

– Как же это могу я господ обмануть?

Лютов с размаха звучно хлопнул ладонью по его мокрому плечу и вдруг захохотал визгливым, бабьим смехом. Засмеялся и Туробоев, тихонько и как-то сконфуженно, даже и Клим усмехнулся, – так забавен был детский испуг в светлых, растерянно мигавших глазах бородатого мужика.

– Рази можно обманывать господ, – бормотал он, снова оглядывая всех, а испуг в глазах его быстро заменялся пытливостью, подбородок вздрагивал.

– Чорт, – воскликнул Варавка, махнув рукой, и тоже усмехнулся.

Лютов уже хохотал неистово, закрыв глаза, вскинув голову, содрогаясь; в его выгнутом кадыке точно стекло звенело.

А хромой, взглянув на Варавку, широко ухмыльнулся, но сейчас же прикрыл рот ладонью. Это не помогло, громко фыркнув в ладонь, он отмахнул рукой в сторону и вскричал тоненько:

– Грехи-и!

Он тоже начал смеяться, вначале неуверенно, негромко, потом все охотнее, свободней и наконец захохотал так, что совершенно заглушил рыдающий смешок Лютова. Широко открыв волосатый рот, он тыкал деревяшкой в песок, качался и охал, встряхивая головою:

– Ох, осподи... о-хо-хо, грехи жа, ей-богу... Мокрый, он весь лоснился, и казалось, что здоровый хохот его тоже масляно блестит.

– Ж-жулик, – кричал Лютов. – Где... где сом?

– И – я его...

– Сома?

– Промахнулся...

– Где сом?

– Он – живет...

Снова оба, глядя друг на друга, тряслись в припадке смеха, а Клим Самгин видел, что теперь по мохнатому лицу хромого льются настоящие слезы.

– Ну, уж это нечто... чрезмерное, – сказал Туробоев, пожимая плечами, и пошел прочь, догоняя девушек и Макарова. За ним пошел и Самгин, провожаемый смехом и оханьем:

– О, осподи, вот...

А впереди возмущенно кричала Алина:

– Его следует наказать за обман!

– Это – глупо, Алина, – строго остановила ее Лидия.

Пошли молча, но скоро их догнал Лютов.

– Понимаете вещь? – кричал он, стирая платком с лица пот и слезы, припрыгивая, вертясь, заглядывая в глаза. Он мешал идти, Туробоев покосился на него и отстал шага на два.

– Ловко одурачил, а? – назойливо кричал он. – Талант. Искусство-с! Подлинное искусство всегда одурачивает.

– Не глупо, – сказал Туробоев, улыбаясь Климу. – И вообще он – не глуп, но – как издерган!

– Довольно, Володя, – сердито крикнул Макаров. – Что ты пылишь? Подожди, когда сделают тебя профессором какой-нибудь элоквенции, тогда и угнетай и пыли.

– Костя, легкомысленная ты птица! Пойми вещь!

– Нет, серьезно, перестань.

– Вы ужасно много кричите, – жалобно сказала Алина.

– Ну – не буду.

– Как сумасшедший.

– Молчу-с!

Он действительно замолчал, но Лидия, взяв его под руку, спросила:

– Почему вас не возмутил мужик?

– Меня? Чем же? – удивленно и с жаром воскликнул Лютов. – Напротив, Лидочка, я ему трешницу прибавил и спасибо сказал. Он – умный. Мужик у нас изумительная умница! Он – учит! Он?

Приостановясь, гладя руку Лидии, лежавшую на сгибе его руки, Лютов счастливо улыбнулся:

– Уж теперь ведь в сома-то вы не поверите, нет? Не для сомов эта речушка, милый вы человек...

Он снова захохотал. Макаров и Алина пошли быстрее. Клим отстал, посмотрел на Туробоева и Варавку, медленно шагавших к даче, и, присев на скамью у мостков купальни, сердито задумался.

Он вспомнил, что вчера Макаров, мимоходом, сказал:

«Здоровая психика у тебя, Клим! Живешь ты, как монумент на площади, вокруг – шум, крик, треск, а ты смотришь на все, ничем не волнуясь».

«Но эти слова говорят лишь о том, что я умею не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла, уже не достойна меня. Мне пора быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но – изредка и – «во спасение», а не для игры друг с другом».